Иринарх Кромсатов - Лярва

Гинус с Лярвою, как раз достигшие уже всех поставленных целей, немедленно ретировались из квартиры Колыванова, оставив в ней бессознательного хозяина и прихватив с собою девочку. Мать жёстко держала её за плечо, выводя за порог квартиры, но это не помешало Сучке прямо в дверях оглянуться и бросить грустный, последний взгляд на своего беспомощного спасителя и благодетеля.

Колыванов очнулся спустя час после их ухода, почти в два часа ночи. Возвращение в сознание, однако, не было для него приятным, ибо оказалось сопряжено с началом тяжелейших физических страданий.

Вырванный глаз, свисая по-прежнему из глазной впадины на каком-то ошмётке пульсирующей плоти, не только мучил его жгучею болью, но и ужасал самим осязательным ощущением своего тёпло-влажного присутствия на щеке. Кроме того, всё лицо стягивало маской от обильно залившей его крови, к сему моменту уже подвергшейся высыханию. Нечего и говорить, что лицо, руки и туловище ныли вследствие полученных ударов во время драки, а сокрушительный удар металла по голове вызвал обильное кровотечение, которое до сих пор продолжалось и заливало сквозь волосы шею и спину. Головная боль была ужасающей, и головокружение мешало сосредоточить взгляд в одной точке. Наконец, ко всему перечисленному прибавились и сильнейшие боли в ногах, заставившие Колыванова понять, что пошевелить ногами он не в силах. Глядя на свой собственный шкаф, переломавший и раздробивший его собственные конечности, он испытывал чувство горечи и досады при мысли о том, что сей шкаф, каждодневно им виденный и даже любимый, сослужил ему под конец столь скверную службу. Любая попытка пошевелить ногами сопровождалась настолько сильной и острой, ослепляющей жаром болью, что он скоро принуждён был смириться с мыслью, что обездвижен вполне безнадёжно и прочно и что спасение из сложившейся ситуации следует искать именно в таком неподвижном состоянии.

Впрочем, Колыванов не сомневался, что это ещё не конец и выход есть. Главное — не терять головы и найти его. Главное — хладнокровие и власть разума, вопреки кричащим чувствам и эмоциям. Главное — установить связь с внешним миром, и желательно до того, как адские боли в очередной раз отключат его сознание.

Он вспомнил, что в его кожаной сумке лежал телефон, дававший надежду дозвониться до полиции, медицинской помощи, друзей и родственников. Оглядевшись по сторонам, он заприметил свою сумку в дальнем углу комнаты: она лежала на полу и самым своим краем едва выглядывала из-за кресла, по всей вероятности, отброшенная туда во время драки либо просто упавшая с кресла в ходе суматохи. Как назло, именно в тот момент, когда Колыванов, преодолевая головокружение, с огромным трудом сконцентрировал на этой сумке взгляд своего единственного уцелевшего глаза, свет горевшей люстры вдруг начал подрагивать и заметно ослабевать. Посмотрев вверх, он убедился, что из пяти рожков его люстры три совершенно разбиты взмахами чьих-то кулаков — Гинуса или его собственных, — четвёртый горел исправно, а пятый, тоже повреждённый, по всей видимости, догорал и обещал последовать за тремя своими собратьями. Вот он вспыхнул в последний раз и погас окончательно. Света последней лампочки — да ещё при единственном здоровом глазе, да при головокружении после сильнейших ударов по лицу и голове, да при общем полуобморочном состоянии и при терпении болевых импульсов — едва хватало для того, чтобы видеть. Колыванов понял, что надо торопиться, пока он в сознании и хоть что-то различает вокруг.

Осмотревшись, он сквозь дрожавшие, двоившиеся и троившиеся контуры вещей смог разглядеть недалеко от себя пылесос, стоявший ранее всегда рядом с диваном, но сегодня ввиду общего бедлама в квартире и после какого-то толчка выкатившийся прямо в центр комнаты. Кое-как дотянувшись до него и морщась от болей, он отсоединил штангу пылесоса и, держа её за самый край, замахиваясь соединённым со штангою ребристым шлангом, начал пытаться дотянуться этим шлангом до своей сумки и подтянуть её к себе. Из каждых пяти попыток только одна увенчивалась тем, что шланг не пролетал мимо, а чуть касался сумки и сдвигал её с места на считанные миллиметры. Эта кропотливая, утомительная работа продолжалась более часа, прежде чем сумка оказалась наконец на таком расстоянии от Колыванова, что он понял, что теперь сможет дотянуться до неё с помощью самой штанги, а не шланга, то есть уже при следующем усилии. Однако в самый этот момент, весь взмокший и потерявший последние остатки сил, будучи совершенно измождён и измучен, он повторно лишился сознания.

Прошёл ещё час, прежде чем он пришёл в себя снова. Некоторое время лежал, не в силах приподнять голову и совершенно не помня, чем занимался ранее. Наконец вспомнил, встрепенулся и вновь ухватился за стальную штангу. Поскольку ко всем перечисленным болезненным ощущениям теперь добавилось ещё и мучительное, неостановимое дрожание рук, он довольно долго промахивался штангою мимо сумки, прежде чем, наконец, не подцепил её и не подтащил к себе. Здесь, однако, его ожидало жестокое разочарование. Вытряхнув содержимое сумки на пол и обнаружив свой телефон, он убедился в его нерабочем состоянии вследствие исчерпания заряда батареи. Зарядное устройство было не в этой комнате, и совершенно бесполезный телефон привёл Колыванова к горькому выводу о бесплодности всех потраченных усилий.

Он откинулся навзничь и, стараясь поменьше думать о боли, попытался найти другой выход. Паническая мысль о возможной близости смерти змеёй проскользнула в его сознании, но тотчас была им с негодованием изгнана и отброшена, как нечто невообразимое и совершенно невозможное, настолько же несуразное, как если бы на вопрос: «Сколько будет дважды два?» — кто-нибудь ответил бы: «Пять». Нет, Колыванов ощущал в себе желание жить и право жить, желание победы и право на победу. Посему выход из создавшегося положения обязательно существовал — надлежало лишь отыскать его!

Пядь за пядью, участок за участком оглядывал он свою сумрачную, скудно освещённую комнату в поисках этого выхода — и наконец нашёл то, что дало ему идею спасения. Взгляд его остановился на той самой батарее отопления, по которой не так давно стучали соседи, о чём он не знал, поскольку в ту минуту находился без сознания, но догадался сейчас сам, что именно стуком по этой батарее можно привлечь к себе внимание и помощь. Он вздохнул с облегчением, вполне уверенный в том, что спасительное решение найдено, улыбнулся и… потерял сознание.

Очнувшись сызнова, он видел уже вокруг себя туманный, призрачный мир. Зрение отказывало ему, а, кроме рук, теперь уже тряслись и голова, и всё тело. Его сильный, любящий жизнь и стремящийся к жизни организм, истекая кровью из ран, обратился к последним своим ресурсам и содрогался, исчерпывая эти последние ресурсы и последние силы. «Что это со мною? — в недоумении подумал Колыванов. — Откуда взялись этот туман вокруг и эта трясучка? И эти чёрные точки кругом. Где вообще свет?» Догадка о том, что приближается агония, не посетила его; такая мысль была ещё слишком далека от его цеплявшегося за жизнь сознания.