Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

Генерал вспыхнул, как девушка, затем мягко рассмеялся, обнажив великолепные зубы, слегка кивнул красивой головой, но ничего не сказал. Шпион продолжал:

— Вы стреляете — в животе у меня оказывается то, чего не переварить. Я падаю, но еще не умер. Смерть наступает после получасовой агонии. До нее я в каждое мгновение либо жив, либо мертв. Нет переходного периода. Завтра при моем повешении будет то же самое. Работает сознание — жив, не работает — мертв. Природа, похоже, все устроила в моих интересах. Это так просто, — прибавил он с улыбкой, — что повешение, по сути, бессмысленно.

Когда шпион закончил говорить, воцарилось молчание. Генерал сидел с невозмутимым видом, он смотрел в лицо собеседника, но слушал его невнимательно. Казалось, его глаза следят за пленным, но разум озабочен совсем другими проблемами. Наконец он издал долгий, глубокий вздох, вздрогнул, как бы сбрасывая дурной сон, и еле слышно произнес:

— Смерть ужасна!

— Она была ужасна для наших диких предков, — сказал рассудительно шпион, — у них не хватало интеллекта, чтобы отделить сознание от физической оболочки, в которой оно действует, — как и интеллект более низкого порядка — к примеру, обезьяний, не может вообразить дом без жителей и, видя разрушенную хижину, представляет страдающего обитателя. Для нас смерть ужасна, потому что мы унаследовали склонность так о ней думать, за что в ответе дикие и фантастические теории о существовании другого мира — так названия мест порождают легенды, объясняющие происхождение названий, а философы бездумно подтверждают эти легенды. Вы можете повесить меня, генерал, но на этом ваша злая воля кончается — не в вашей власти приговорить меня к загробной жизни.

Казалось, генерал не слушал шпиона; его слова просто направили мысли генерала в незнакомое русло, но там они независимо приходили к своим заключениям. Буря прошла, но мрачный дух ночи проник в его размышления, придав им угрюмый оттенок сверхъестественного ужаса. Возможно, тут было некое предчувствие.

— Не хотел бы я умереть, — сказал он. — Не в такую ночь.

Его перебил — если, конечно, он собирался продолжать говорить — приход штабного офицера капитана Хастерлика, начальника военной полиции. Генерал встрепенулся — отсутствующий взгляд исчез с его лица.

— Капитан, — сказал он, отвечая на приветствие офицера, — этот человек, шпион янки, пойман сегодня на нашей территории с уличающими его документами. Он во всем сознался. Какая сейчас погода?

— Ливень закончился, вышла луна.

— Хорошо. Возьмите шеренгу солдат, отведите его на учебный плац и там расстреляйте.

Резкий крик сорвался с губ шпиона. Он подался вперед, вытянул шею, широко раскрыл глаза и сжал кулаки.

— Какого черта! — хрипло, почти нечленораздельно вскричал он. — Вы не смеете! Вы забыли, что меня нельзя казнить до утра.

— Я ничего не говорил про утро, — холодно ответил генерал. — Это ваши домыслы. Вы умрете сейчас.

— Но, генерал, я прошу… умоляю вас вспомнить. Я должен быть повешен! Чтобы установить виселицу, потребуются два часа — ну час. Шпионов вешают. Таков военный закон. Ради всего святого, генерал, подумайте, как короток…

— Капитан, выполняйте мое распоряжение.

Офицер извлек шпагу и взглядом указал пленнику на выход. Тот мешкал, тогда офицер схватил его за воротник и слегка подтолкнул вперед. Оказавшись у шеста, обезумевший пленник подпрыгнул, с кошачьей ловкостью схватил охотничий нож, сорвал с него ножны и, отшвырнув в сторону капитана, с яростью сумасшедшего бросился на генерала, повалил на землю и всем телом навалился на него. Стол опрокинулся, свеча погасла, они боролись в полной темноте. Начальник военной полиции бросился на помощь командиру и сам упал поверх живого клубка. Из клубка сплетенных тел неслись проклятия, невнятные крики ярости и боли; борьбу не прекратила и рухнувшая палатка, накрывшая людей складками брезента, которые сковывали и запутывали их. Исполнивший поручение и вернувшийся Тасман, не понимая, что происходит, отбросил ружье и, ухватившись наугад за шевелящийся брезент, тщетно пытался стащить его с людей, оказавшихся под ним; а часовой, циркулирующий взад-вперед перед обвалившейся палаткой, который не оставил бы свой пост, даже если б рухнули небеса, разрядил в воздух ружье. Выстрел разбудил весь лагерь, забили барабаны, горн протрубил сбор; толпы полуодетых мужчин, одеваясь на ходу, выбежали из палаток и, следуя резким командам офицеров, выстроились в ряд под лунным светом. Это было хорошо: в строю солдаты под контролем, они стояли в полной боевой готовности, в то время как штабные офицеры и охрана наводили порядок в районе обрушившейся палатки и разводили в разные стороны задыхавшихся и истекавших кровью действующих лиц этого странного состязания.

По сути, задыхался лишь один человек: капитан был мертв, торчавшая из его горла ручка охотничьего ножа уходила под подбородок, что помешало руке, нанесшей удар, вытащить из тела оружие. Рука мертвеца крепко сжимала шпагу, словно бросала вызов оставшимся в живых. Лезвие было окрашено кровью до рукоятки.

Генералу помогли подняться, но он вновь осел на землю и потерял сознание. Помимо кровоподтеков, у него были две кинжальные раны — в бедро и в плечо.

Шпион пострадал меньше всех. У него была сломана правая рука, остальные раны походили на те, что получаешь в обычной драке. Но он находился в полубессознательном состоянии и едва ли понимал, что произошло. Он шарахался от тех, кто хотел ему помочь, жался к земле и бормотал что-то невразумительное. Его лицо, распухшее от ударов и забрызганное кровью, было белым под спутанными волосами — белым, как у покойника.

— Этот человек не безумец, — сказал хирург, готовя перевязочный материал и отвечая на вопрос, — он просто страшно напуган. Кто он такой и чем занимается?

Рядовой Тасман стал объяснять. То был его шанс, и он не упустил ничего из того, что могло подчеркнуть важность его роли в ночных событиях. Когда он закончил свою историю и собирался повторить ее еще раз, никто его уже не слушал.

Генерал пришел в сознание. Он приподнялся на локтях, огляделся, увидел у бивачного костра под охраной съежившегося от страха шпиона и бесстрастно произнес:

— Отведите этого человека на учебный плац и расстреляйте.

— Генерал бредит, — сказал офицер, стоявший вблизи.

— Он не бредит, — возразил генерал-адъютант. — Сегодня я получил от него предписание по этому поводу; такой же приказ генерал отдал Хастерлику, — кивок в сторону мертвого начальника военной полиции, — и, клянусь Богом, он будет выполнен.

Через десять минут сержант Паркер Аддерсон из федеральной армии, философ и остроумец, стоял в лунном свете на коленях и бессвязно молил о пощаде. Команда из двадцати человек расстреляла его. Когда в чистом ночном воздухе прозвучал залп, генерал Клеверинг, лежащий бледный и тихий в красноватом отблеске костра, открыл большие голубые глаза, радостно посмотрел на всех, кто сидел рядом, и сказал: «Как тихо вокруг!»