Амброз Бирс - Словарь Сатаны (сборник)

— Как мне известно, — сказал он сурово, — там находятся некоторые из моих людей — в Десятом полку под командованием капитана Армистида.

— С ним стоит встретиться. Но впереди непроходимые заросли, поэтому советую оставить здесь коня и, — окинув взглядом свиту губернатора, — прочее снаряжение.

Губернатор пошел вперед один. Спустя полчаса он, продравшись сквозь частый кустарник, выросший на болотистой почве, ступил на твердую и открытую землю. Здесь, за ружьями, составленными в козлы, отдыхало почти полроты. На мужчинах и рядом с ними были отличительные атрибуты — ремни, ящики с патронами, рюкзаки и фляги. Некоторые, растянувшись на сухих листьях, крепко спали; другие, разбившись на небольшие группы, болтали о том о сем. Штатский увидел бы в этой картине признаки безалаберности, беспорядка, распущенности, военный — ожидания и готовности.

На некотором расстоянии от солдат на поваленном дереве сидел вооруженный офицер в помятой форме, он заметил появление гостя, к которому, отойдя от одной из групп, подошел сержант.

— Я хотел бы видеть капитана Армистида, — сказал губернатор.

Сержант окинул его внимательным взглядом; ничего не сказав, указал на офицера, взял винтовку и пошел следом за ним.

— Этот человек хочет видеть вас, сэр, — сказал сержант, отдавая честь. Офицер встал.

Только очень наблюдательный человек узнал бы в нем прежнего Армистида. В волосах, бывших каштановыми всего несколько месяцев назад, поблескивала седина. Загоревшее на открытом воздухе лицо прорезали морщины. Длинный синевато-багровый шрам на лбу говорил о сабельном ударе; кожа на одной щеке натянулась и сморщилась от пулевого ранения. Только очень преданная делу Севера женщина сочла бы его красивым.

— Армистид… капитан, — сказал губернатор, протягивая руку, — разве ты не узнаешь меня?

— Я узнал вас, сэр, и отдаю честь как губернатору штата.

Подняв правую руку на уровень глаз, он отбросил ее в сторону и вновь вернул на место. Военный этикет не предусматривает рукопожатий. И штатский отвел руку. Даже если он почувствовал удивление или досаду, лицо его не выдало.

— Эта рука подписала приказ о твоем назначении, — сказал губернатор.

— И эта рука…

Фраза осталась незаконченной. Громкий выстрел донесся с линии фронта, затем еще и еще. Из леса со свистом вылетела пуля и ударила в ближайшее дерево. Солдаты вскочили с земли, и еще до того момента, когда капитан высоким, четким голосом произнес нараспев «Сми-и-рно!», они легли в ряд за стоявшими ружьями. И вновь — теперь побеждая шум нескончаемых выстрелов — прозвучал сильный, нарочито протяжный приказ: «В ру-у-жье!» — сопровождаемый стуком отпираемых штыков.

Со стороны невидимого врага пули сыпались градом, хотя многие летели мимо цели и издавали жужжание, наталкиваясь на сучья и вращаясь в полете. Двое или трое в ряду упали. Несколько раненых вышли, покачиваясь и хромая, из зарослей, отделявших передовые позиции от линии обороны; большинство, не останавливаясь, проследовали дальше, сжав зубы, с побелевшими лицами.

Неожиданно впереди раздался мощный, резкий залп, за которым последовал стремительный выброс снарядов, они проносились где-то наверху и взрывались на краю зарослей, поджигая сухие листья. А среди всеобщего грохота — словно пение парящей в небе птицы — слышались неспешные, монотонные команды капитана, произнесенные без аффекта, без излишней выразительности, мелодичные и успокаивающие, как церковное пение в дни осеннего равноденствия. Знакомые с этим утешительным напевом в моменты неминуемой опасности новобранцы, не прослужившие еще и года, поддавались этим чарам и выполняли свой долг с хладнокровием и точностью ветеранов. Даже выдающийся гражданин, стоявший за деревом и испытывавший то гордость, то ужас, попал под обаяние этого голоса. Его решительность крепла, и он стал отступать, только когда стрелки, получив приказ соединиться с резервом, выбежали из леса, как загнанные зайцы, и встали слева от оборонительной линии, тяжело дыша и благодаря судьбу за возможность немного передохнуть.

Отходя с передовых позиций, губернатор следовал за бегущими ранеными, храбро пробираясь сквозь густые заросли. Его мучила одышка и некоторое смущение. Теперь позади слышались только редкие выстрелы, наступило затишье: враг собирал силы для новой атаки на противника, чьи силы и тактическую диспозицию он плохо представлял. Губернатор почувствовал, что, возможно, его сохранят для страны, и просил помощи у Бога, но, перепрыгивая ручеек, чтобы оказаться на твердой почве, понял, что помощь подвела — он потянул лодыжку. Губернатор не мог более участвовать в поспешном отступлении — он был для этого слишком тучным — и после нескольких болезненных и тщетных попыток не отставать от других сел на землю в отчаянии от своей постыдной беспомощности, ругая военное положение.

Вскоре пальба возобновилась — жужжа, мимо быстро проносились шальные пули. Затем раздались два мощных прицельных залпа, за ними последовали непрерывный шум и грохот, в них различались пронзительные вопли и одобрительные крики бойцов, перебиваемые грохотом рвущихся бомб. Все это сказало губернатору, что небольшая часть Армистида окружена и бой ведется в непосредственном соприкосновении с противником. Раненые, которых он обогнал, обходили его с обеих сторон, их стало заметно больше, к прежним присоединились новые, только что получившие ранение. Бойцы брели поодиночке, по двое, по трое, тех, кто получил серьезное ранение, поддерживали товарищи, но никто не отзывался на его просьбу о помощи, они входили в заросли и исчезали. Стрельба становилась все громче и отчетливее, вскоре раненые сменились военными, которые твердо ступали по земле; иногда они оборачивались и разряжали в невидимого врага всю обойму, затем продолжали отступать, на ходу перезаряжая оружие. Губернатор видел, как двое или трое из них упали и лежали недвижимо. У одного хватило сил, превозмогая боль, предпринять попытку доползти до укрытия. Проходящий мимо боец остановился, чтобы дать очередь, потом взглядом оценил возможности раненого и угрюмо зашагал дальше, вставляя новую обойму.

Во всем происходящем не было ничего героического — никакого намека на воинскую доблесть. Даже сейчас, находясь в опасности, беспомощный штатский человек не мог не сравнить картину боя с пышными смотрами и парадами в свою честь — с блестящими униформами, музыкой, знаменами и маршами. Война была уродливой и отвратительной, его художественная натура не могла смириться с этим отталкивающим, жестоким зрелищем в дурном вкусе.