Михаил Парфенов - Голоса из подвала [litres]

– Я в его возрасте не тусовался с выдуманными друзьями. Отчим мигом бы вышиб из меня эту блажь.

– А вот у меня была выдуманная подружка. Я как раз читала статью одного умного психолога. Он пишет…

Диана заглянула в компьютер и замешкалась, удивившись, что в браузере висит статья о дорожных авариях. Подвигала мышкой, и на экране замелькали фотографии обезображенных трупов, оторванные ноги, размазанные по металлу мозги. Почему-то на последнем снимке была запечатлена дохлая Перис. Не потому ли, что кто-то сегодня был дрянной девчонкой, кто-то не ходил к подружке, а провел весь день в гараже, играя с малышкой Перис в мяу-мяу?

Диана покосилась на супруга и закрыла вкладку. Щеки ее пылали, но погруженный в раздумья муж не обратил на нее внимания.

«Треба», – мысленно произнес Шмелев диковинное словечко. До возвращения жены он воспользовался «Гуглом». Ритуал на стыке язычества и христианства, некогда распространенный среди крестьян в отдельных областях Белоруссии. Чтобы охранить дом от зла и умилостивить духов, приносилась треба: жертва. Овцы, коровы, свиньи, иногда – хлеб или обрезки одежды. Требу вмуровывали в стену при строительстве. И в конце просвещенного девятнадцатого века помещику из Москвы зачем-то понадобилось провести ритуал…

– Ладно, – сказала Диана, откладывая ноутбук, – пора спать.

Он выключил свет и лег к ней в темноте. Ее сорочка задралась, и он дотронулся до шелковистого бедра. В сознании всплыл образ соседки, поедающей саму себя. Он хотел предложить жене заняться любовью, но услышал тихое похрапывание.

«Сука», – подумал кто-то в его голове.

Шмелев лежал, рассматривая люстру. Тикали часы. Мерно гудели трубы. За окнами скулил соседский пес.

Мужчина думал про лыжную палку, и веки его наливались свинцом. Трубы гудели, часы тикали, по чердаку семенили ножки. Двери спальни скрипнули, впуская свет и тень…

– Мама…

Шмелев вздрогнул от неожиданности, приподнялся на локте. Максим топтался в проходе с одеялом в руках.

– Мама спит. Что случилось?

– Ничего, – мальчик потупился. – Я… принес вам одеяло. Вдруг вы замерзнете ночью.

«Как трогательно, – подумал Шмелев. – Весь в свою дуру мамашу».

– Это очень мило, – улыбнулся он с отцовской нежностью, – а теперь иди спать.

– Ага. Только вы укройтесь, пожалуйста.

Максим ушел, и Шмелев затолкал одеяло себе под ноги.

«Что не так с этим ублюдком?» – спросил он, хотя глубоко внутри знал: что-то не так с ним самим. С домом, потому что отныне треба не защищает от таящихся во мраке существ. От доверительного шепота в голове.

Бутылка с минеральной водой, всегда стоящая у кровати, щелкнула.

Шмелев перевернулся на живот.

Бутылка хрустнула пластиковыми боками.

«Это газы расправляют вдавленные стенки», – подумал Шмелев.

Диана закряхтела в подушку. Жара сводила с ума, душила. Рот пересох, и Шмелев спустил руку с кровати, пошарил по ковру, ища бутылку. Пальцы наткнулись на поросшую шерстью лапу, которая тут же отдернулась под кровать.

Шмелев откатился от края и застыл. Дыхание сперло. Сердце колотилось, заглушая прочие звуки: гудение, тиканье, легкое царапанье когтей по дну кровати. Он изогнулся и потянул на себя одеяло. Молниеносно укутался. С головой, как в детстве.

В семь лет Вова Шмелев боялся Железной Бабы – старухи с металлической грудью и металлическим крюком. Она жила в колодце на заднем дворе и толкла маленьких детей в ступе. Чтобы избавить пасынка от ночных кошмаров, отчим, земля ему пухом, устроил профилактическую порку ремнем. Но кто выпорет из Вовы этот первобытный страх сейчас?

Он лежал в коконе одеяла, не в силах пошевелиться, не в состоянии даже укрыть Диану. Жену, беспомощную перед тем, что хихикало под кроватью все громче и громче. Подбиралось к ее голым ногам…

За стеной заревел перфоратор.

– Что такое? – Диана выпрямилась, сонная. – Который час?

Шмелев разорвал оцепенение как вязкую паутину. Словно пряжка отчима хлестнула по лицу.

– Вставай! – рявкнул он. – Быстро!

– Мы горим? – Диана была слишком ошарашенной, чтобы сопротивляться. Он набросил на нее одеяло и поволок в коридор. Так люди, укрывшись, спасаются от пожара.

Когда-то, производя перепланировку, строители умудрились разделить дом, не задев требы. Пятьдесят лет спустя, за перегородкой Миша Плаксин яростно орудовал перфоратором, пронзая стены там, где указывали нетерпеливые голоса.

Голоса, которые посоветовали Шмелеву запереться в детской, вместо того чтобы бежать на улицу.

– Ты объяснишь мне?..

Он прижал палец к губам.

Испуганная Диана обнимала Максима, а тот поправлял на ней накидку из одеяла. Будто они поменялись ролями: взрослый и ребенок.

Перфоратор вгрызался в стены дома. Мысль о лыжной палке сверлила мозг. И лишь плед, заботливо накинутый на плечи сыном, прогнал шепот из головы.

– Сыночек, – проговорил Шмелев, – где твои очки?

– Они под подушкой, па.

– Куда ты? – вскрикнула Диана. Муж оглянулся. Сверкнули стекла в красной ретро-оправе.

– За телефоном, – сказал Шмелев, распахивая дверь.

И увидел вэйфэеров.

Он так и не вышел из комнаты. Постоял немного, подергиваясь. Снял с себя очки, отшвырнул их в угол. Захлопнул дверь и вернулся к родным на подгибающихся ногах. Рухнул в постель. Диана легла возле него. Ее сотрясали рыдания. Муж мелко дрожал, и струйка слюны стекала по его щеке. Ни он, ни она не заметили, как Максим укрыл их одеялом и сам протиснулся между ними.

Там, в парилке, они и лежали втроем, прислушиваясь.

– Не спишь, мальчик?..

– А девочки спят…

– Спускайся, спускайся, спускайся…

– Послушай…

– Что делать…

– С таблетками…

– Спускайся, спускайся, спускайся…

– Здесь твое место…

Сейчас

За полдень, после сытного обеда, молодежь пропала в саду. На столе все свое, с теплиц да грядок, – вот Галина и пошла хвалиться перед сыном и невесткой хозяйством. Показала обустройство теплицы, розочки, подросшие за год кусты ежемалины, саженцы которых Люба подарила, а потом Евгений спросил про яблони, и вся троица скрылась из вида в зарослях на дальней стороне участка.

– Это надолго…

Виктор, старший сын Петра Сергеевича от первого брака, достал пачку «Винстона», а из пачки – сигарету и зажигалку. Чиркнул поджиг, Виктор вдохнул сладко, вытянулся спиной на пружинистой мякоти старого дивана.

Предложил сигаретку отцу, но тот лениво махнул рукой, отказался. Сыто щурясь сквозь жаровенный дым на утопающий в солнце палисадник, Петр Сергеевич молвил:

– Годы уж не те, чтоб смолить по две пачки в день, как раньше. Всему свое время и место, Витек, всему свое время…