Валерий Роньшин - Девочка с косой и другие ужасные истории [litres]

– А уже без пяти три, – сказала в дверную щелку Любка Крутая.

ДЗИНЬ-БРИНЬ-ДРИНЬ!.. – разлетелось вдребезги оконное стекло. И в комнату, словно молния, ворвалась Рука Смерти, схватив Самокатова за горло.

– А-а… э-э… – засипел Генка. Перед глазами у него поплыли радужные пятна. А сам он поплыл в кромешную тьму…

И тут Рука Смерти отпустила Самокатова. И как примчалась молниеносно, так же молниеносно и умчалась.

Все это произошло в считанные секунды. Никто даже ахнуть не успел. Никто, кроме Любки. Она сразу ахнула, как только увидела Руку в дверную щелку.

Распахнув дверь, Крутая подбежала к Генкиной кровати.

– Ты в порядке? – склонилась она над Генкой.

– Вроде бы, да, – промямлил Самокатов.

Из своих пряталок вылезли майор Гвоздь, капитан Кипятков и Горохов.

– Вот так номер, чтоб я помер, – сказал майор. – Первый раз вижу, чтобы Рука Смерти летала с такой сумасшедшей скоростью.

– А обычно у нее какая скорость? – спросил Макс.

– Сто один километр в час, – с точностью до километра ответил Кипятков.

– Это ж какой надо иметь магический потенциал, чтобы создать такую сверхскоростную Руку? – удивлялся майор.

А Самокатов потирал шею.

– Блин, я уж думал, мне крышка.

– И я так подумал, – сказал Горохов.

– И я, – сказал Кипятков.

– Да и я тоже, – признался Гвоздь.

– Но, к счастью, все обошлось, – заключила Крутая, выдув изо рта большущий пузырь жвачки.

– Аааааааа… – раздался истошный вопль из соседней квартиры.

Гвоздь передернул затвор водяного автомата.

– За мной, орлы! – приказал он и бросился в прихожую.

Все кинулись следом.

Выскочили на лестничную площадку.

– Жора, дверь!

– Слушаюсь, товарищ майор! – козырнул капитан, сунув в замочную скважину отмычку.

Влетев в квартиру Красавцевой, все увидели жуткую картину. Рука Смерти душила Владимира Афонькина. Она так увлеклась своим злодейским занятием, что ничего вокруг не замечала.

– Огонь! – приказал Гвоздь.

– Есть, огонь!

И майор с капитаном начали поливать Руку Смерти из водяных автоматов.

Спецраствор с блеском прошел испытание. Пальцы на горле Афинькина тотчас разжались, и Рука Смерти шмякнулась на пол.

– Отлеталась, голубка сизокрылая, – подкрутил усы Гвоздь. – Жора!

– Я!

– Отвезешь ее утром в Эрмитаж и сдашь директору под расписку. Уразумел?

– Так точно! – козырнул капитан.

Ребята тем временем приводили в чувство Афонькина. Генка усиленно хлопал его по правой щеке, а Макс, столь же усиленно, по левой.

Наконец Афонькин очнулся.

– Пить, – еле слышно прошептал он.

Любка сгоняла на кухню за водой.

Афонькин жадно припал губами к чашке.

– Что это было?.. – ошалело бормотал он между глотками. – Я спал… оно налетело… стало душить…

– Успокойтесь, все позади, – сказала Крутая.

Афонькин смотрел, ничего не понимая.

– А… вы все… кто? – настороженно спросил он.

– Госбезопасность, – ответил Гвоздь. – Вы в состоянии дать показания?

– Да. Позвольте, я только оденусь.

Афонькин начал одеваться.

– Жора! – позвал Гвоздь.

– Я!

– Осмотри квартиру!

– Слушаюсь!

Кипятков приступил к осмотру.

А Гвоздь приступил к допросу:

– Фамилия, имя и отчество?

– Афонькин Владимир Николаевич.

– Где работаете?

– Нигде не работаю.

– Поздравляю. И чем же вы занимаетесь?

– Я поэт. Сочиняю стихи.

– Значит, без определенных занятий, – отметил майор.

– Простите, – растерянно произнес Афонькин, – но я не понимаю, к чему ваши вопросы?

– Скоро поймете, – заверил его Гвоздь и продолжил допрос: – Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданкой Курочкиной?

– С Ритой?..

– Так точно.

– Мы познакомились в Летнем саду. Зимой. Шел снег. Снежинки, кружась, опускались на землю. Рита была в белой курточке и белой шапочке. Ее глаза…

– Давайте-ка без лирики, – перебил поэта майор. – Меня интересуют только факты.

– Ой, извините… – спохватился Афонькин. – В общем, вскоре после знакомства мы решили пожениться. Я купил эту квартиру…

– На какие средства вы ее купили?

– На Ритины. Она выиграла в лотерею.

– Откуда вы это знаете?

– Рита сама об этом сказала.

– И вы ей поверили?

– Разумеется! – пылко воскликнул поэт.

– Ладно. Дальше…

– Дальше подали заявление в ЗАГС. А потом случилось ужасное. Рита… – От волнения у Афонькина сорвался голос. – Простите, я волнуюсь…

– Ничего, ничего.

– Рита превратилась… в собаку.

Самокатов с Гороховым переглянулись. Теперь им стало ясно, кто похоронен на собачьем кладбище.

– В каком смысле – в собаку? – переспросил майор.

– В самом прямом. У нее появились лапы, шерсть, хвост… И она с яростным рычанием…

– Стоп, стоп, стоп, – выставил ладонь Гвоздь. – В какую именно собаку превратилась ваша невеста?

– Что значит – в какую?

– Какой породы?

– Я в этом не разбираюсь.

– Опишите ее.

– Это был здоровенный пес с огромной пастью и серой шерстью.

– Кавказская овчарка, – навскидку определил майор. – Продолжайте…

Афонькин продолжал:

– Рита, ну то есть овчарка, с яростным рычанием бросилась на меня. Еще б немного – и она бы перегрызла мне горло. Мы были на кухне. Я инстинктивно схватил со стола вилку и… и убил ее… – Афонькин судорожно сглотнул. – А потом всю ночь рыдал… – Афонькин и теперь зарыдал.

Крутая снова сгоняла на кухню и снова принесла воды.

Поэт, громко прихлебывая, попил водички, успокоился немного и опять заговорил:

– А незадолго до этого кошмара я читал в интернете статью о болезни под названием «оборотничество». Заболев, человек превращается в собаку и перестает себя контролировать. Судя по всему, то же случилось с моей бедной Ритой. Но разве она в этом виновата?.. – Афонькин обвел всех взглядом.

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Гвоздь.

– Мне пришлось похоронить любимую на собачьем кладбище. В Ритин гроб я положил свою поэму. Это был прощальный дар поэта…

Мальчишки сразу вспомнили об ученической тетрадке, обнаруженной ими в этой квартире.

– А как называлась ваша поэма? – спросил Горохов.

– «На смерть любимой Риты», – с пафосом ответил поэт. – Я написал ее в день Ритиной смерти…

– В ученической тетрадке? – спросил Самокатов.

Афонькин в изумлении посмотрел на Генку.

– Откуда ты знаешь, мальчик?

– Да она в ящике лежит.

– В каком ящике?

– Да вон в том, – показали одновременно Генка и Макс.

Афонькин с волнением выдвинул ящики стола и схватил тетрадь. Лихорадочно ее залистал.

– Да, это моя поэма… – бормотал он. – А что же я тогда в гроб-то положил?..

– Наверное, какую-нибудь другую тетрадь, – предположил Гвоздь. – Похожую на эту.