Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

Пошла движуха. Началось.

Он снова вспомнил, как стоял здесь несколько недель назад. Насколько все изменилось, насколько изменился он сам. Нынешний Линус был грузнее, мрачнее. Лучше. Он обернулся.

Родители смотрели на него из гостиной. Сквозь окно они ему виделись словно фигурки в аквариуме, два грустных экземпляра вида Homo sapiens, выставленные на обозрение. Папин перекошенный рот, мамины заплаканные глаза. Как в прошлый раз, Линус попытался испытать к ним нежность, и это даже наполовину удалось, поскольку он им сочувствовал.

Мрак, поселившийся в его теле, был свойственен и папе, хотя он не мог действовать, исходя из этого. В маме мрак тек расплывчатыми струйками, словно тень колючей проволокой опутывала ей внутренности. Тот же мрак, что и у него, только выражался он столь жалким образом. Вот на чем основывалось его сочувствие.

Линус вошел в гостиную, опустил руки, показал ладони, а затем сказал:

– Сожалею, если заставил вас волноваться. Я не хочу, чтобы вы переживали, и прошу у вас прощения.

Бетти собиралась что-то сказать, но закрыла рот и взглянула на мужа – он смотрел на нее с таким облегчением, какое только могли выразить его глаза. Линус подошел еще на шаг ближе и продолжил:

– Знаю, как вам трудно, как вы стараетесь. Я не всегда был тем сыном, которого вы заслуживаете, поэтому простите меня. Я вас люблю.

Когда эти слова, которых Линус никогда не произносил, из него вырвались, он обнаружил, что, во-первых, сказать их было легко, а во-вторых, по большому счету, это правда. Слова – лишь звуки, которые издает тело для достижения определенного эффекта, но менее правдивыми они от этого не становятся. Почти. Он не был уверен, что любит мать, но сочувствовал ей, и этого вполне достаточно.

Желаемый эффект был достигнут. Бетти зажала рот руками, из глаз текли слезы. Ее тело вздрогнуло, словно от внезапного порыва ветра, плечи затряслись, когда она, всхлипывая, попыталась сдержать плач. Пробормотав: «Извините, мне надо…», мать ушла в спальню и закрыла за собой дверь.

Если бы Линус, как уже случалось прежде, подслушивал под дверью, он бы услышал, как отвинчивается пробка бутылки, а затем «Бейлис», булькая, переливается в бокал, после чего следуют глотки. Благодаря недавно обретенной проницательности Линус понял, что мама и в этом похожа на него. Слишком сильные эмоции, будь то счастье или горе, часто приводили к катастрофе, и их надо было подавлять. Вот она и занималась, как говорится, самолечением. С помощью «Бейлиса».

– И-и-ину-у-у…

Из уголка папиного рта на плечо текла струйка слюны. На столе всегда стояла коробка с салфетками, и Линус достал одну и вытер папе щеку и рот. Затем подошел к комоду и взял фотографию, на которую хотел посмотреть папа в последний раз, когда они были наедине. Линус сел на диване рядом с коляской, поставил фото папе на колени и повернул так, чтобы ему тоже было видно.

Папа в костюме жокея обнимает жену и сына. В лучах солнечного света. Линус не помнил именно этот момент, но помнил, что́ ощутил, когда увидел, что папа выиграл заезд. Верхом на лошади сидел его папа, и он пересек финишную черту раньше остальных. Среди тысяч зрителей только у него был папа, который только что победил. Поэтому он чувствовал себя особенным, избранным.

Глядя на фотографию, Линус не испытывал почти никаких эмоций. Вот он, папа и мама девять лет назад или около того. Тогда ситуация была одна, сейчас – другая. Все изменилось, он сам изменился.

С папой все было иначе. Он рыдал в голос. По щекам текли слезы, из носа – сопли. Линус вытирал папино лицо салфетками, гладил его по голове и шептал, словно обращаясь к ребенку: «Ну, ну…» Папа не мог ни что-то сказать, ни сделать, и к нему Линус испытывал ту нежность, которую никак не мог испытать к маме. Когда папа успокоился, Линус сел перед ним на корточки и положил руки ему на колени.

– Папа, когда-нибудь мы отправимся в путешествие – только ты и я.

Папа сделал едва заметное движение головой. Линус знал, что оно означает отрицательный ответ. Папа произнес:

– Н-н-не-е-е м-мо-о-огу. П-про-п-пар-п-пр…

Линус не стал ждать, когда папа произнесет «парализован» или «прости». Достал из кармана стеклянную баночку, показал ее папе, затем потряс, и вязкая черная субстанция поползла по стенке.

– Сможешь, – сказал Линус. – Обещаю.

Томми провел день, укладывая вещи в два чемодана. Было непросто решить, сколько вещей взять к Аните. Возьмешь слишком мало – решат, что ты не принимаешь весь проект всерьез, а вызвать фургон и загрузить туда все – уже чересчур, так можно ее просто-напросто напугать. Да и самого себя тоже, если честно. Так что Томми выбрал середину и взял два больших чемодана, словно путешественник, который решил задержаться на одном месте на долгое время.

Хагге беспокойно бродил вокруг и следил за действиями хозяина с вопрошающим взглядом, словно боялся, что Томми собирается уехать без него. Томми заверил пса, что этого не произойдет.

– Ты поедешь со мной, дружище. Тоже будешь жить у Аниты.

Услышав имя Аниты, Хагге прижал уши. Этого Томми не понимал, и его грызло беспокойство. Хагге не раз доказывал, что хорошо разбирается в людях, но оба раза, когда бывал дома у Аниты, реагировал негативно, нервничал и хотел поскорее уйти. Во второй раз Томми пришлось затаскивать его в прихожую через порог.

Конечно, это не значит, что радар Хагге засек тщательно скрываемую недоброжелательность Аниты, дело могло быть в чем угодно. Может, ему что-то не нравилось в самой квартире. Например, запах стеарина и благовоний был невыносим для чувствительного собачьего обоняния, а закрытая дверь в неизвестную комнату вызывала подозрения. Нелегкая щенячья жизнь Хагге отразилась на его характере. Попав в новое место, он всегда начинал тщательно изучать территорию, вероятно, чтобы убедиться в ее безопасности. В комнату его так и не пустили, хотя он царапал дверь здоровой передней лапой, и это могло стать причиной беспокойства.

Когда в полпятого позвонила Бетти, чемоданы были почти собраны. Томми весь день проходил с телефоном в переднем кармане брюк, чтобы тут же среагировать, если придет сообщение, фотография или если кто-то позвонит. Томми ответил сразу.

– Привет, как дела?

– Он дома, – сказала Бетти. – Он вернулся домой.

Томми опустился в кресло и выдохнул. Весь день у него было ощущение, что он ходит в рубашке, которая мала ему на два размера и сдавливает грудь. Теперь пуговицы лопнули, и он снова смог дышать.

– Он сказал что-нибудь о том, что он делал, где был?

– Ничего не говорит, – ответила Бетти и сделала глоток. Томми был настолько уверен, что она пьет ликер «Бейлис», что почти чувствовал запах сквозь телефон. Бетти продолжила дрожащим голосом: