Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

И тут до Альбина дошло. Он скорчил недовольную гримасу и начал вставать со стула. Томми был настолько поражен тем, что Анита взяла на себя руководство, что не решался открыть рот, но сейчас постучал пальцем по столу и приказал:

– Сядь. Я оказал тебе услугу, и теперь ты окажешь мне ответную услугу. Так это работает.

– Я обязан соблюдать адвокатскую тайну, – ответил Альбин. – Так это работает.

– Альбин, милый… – начала Анита, но он ее перебил.

– Я не милый. – Альбин поднялся. – И если это все…

– Я знаю , что ты не милый, – сказала Анита. – И Томми тоже знает. Ты противный. Настолько, что наших с Томми знаний о тебе хватило бы на книгу. Согласен, Томми?

– Ну-у, – ответил Томми. – На пару длинных статей точно. Секс, криминал и психология. Ничего хорошего, короче. Психолог-проститутка, терапевт, который попался . – Томми показал на пустой стул. – Сядь. Мне сказать в лоб? Если ты мне не поможешь, я тебя уничтожу. С легкостью и радостью.

На мгновение показалось, что Альбин размышляет, как еще можно выйти из ситуации, предположительно посредством угрозы. Перебирает, кого знает, что они могут сделать, – все в таком духе, но, бросив взгляд на бесстрастные лица Томми и Аниты, он снова сел на стул. И так сжал и без того тонкие губы, что их было почти не видно. Анита похлопала его по руке:

– Это не опасно. Тебе ничего не грозит.

Напряжение на лице Альбина спало. Томми изумился. Инстинктивно он и Анита сыграли сцену с хорошим копом/плохим копом, и она, кажется, прекрасно сработала. Хотя Альбин и нацепил маску мученика, сейчас он казался достаточно сговорчивым для расспросов. Томми достал электронную сигарету, и Альбин боязливо посмотрел на черный металлический корпус, будто внутри была сыворотка правды, которую ему собирались вколоть. Томми затянулся, показал мундштуком на Альбина и сказал:

– Речь о человеке, который лежал в Худдинге в середине восьмидесятых, как раз когда ты там работал.

– И сейчас работаю.

– Угу. И примерно в 2000 году его направили на работу в прачечной в Сарае. Ничего не припоминаешь?

Альбин пожал плечами.

– Существует множество таких мест и таких работ. Прошло шестнадцать лет, почему я должен это помнить?

– Думаю, ты помнишь этого человека, если контактировал с ним. – Томми провел указательным пальцем по лбу и затем вниз к щеке. – У него есть шрам через все лицо.

Глаза Альбина расширились. Не успел он придумать отговорку, как Томми сказал:

– Альбин. Если скажешь, что не знаешь, не помнишь или не хочешь рассказывать, это не играет никакой роли. Если я не узнаю то, что хочу узнать, я тебя убью. Фигурально выражаясь.

– Томми, – вмешалась Анита. – Если он действительно не знает…

– Не важно, – ответил Томми. – Все равно напишу. Мне это надоело.

– Подожди, – сказал Альбин. – Ничего такого я не говорил. Я был там, когда он поступил. В восемьдесят шестом. Я только что начал работать. Он лежал в подростковом отделении, потому прямого контакта с ним я не имел, но разговоры ходили разные.

Томми так и подмывало отпустить какой-нибудь ироничный комментарий об адвокатской тайне, но он сдержался. И сказал:

– Говоришь, поступил. А откуда он поступил?

– Насколько я понимаю, его нашли в Брункебергском туннеле.

Сердце Томми екнуло, он обменялся взглядом с Анитой, затем она спросила:

– В самом туннеле?

– Нет, – ответил Альбин. – Там была какая-то система вентиляции. Вентиляционная камера. Полиция искала оружие после убийства Пальме. Парня нашли и отправили в больницу. Он был очень плох.

– Как его звали? – спросил Томми.

Альбин усмехнулся:

– Ну, паспорта у него с собой не было. Ничего не было. Когда он заговорил, то часто повторял «Сигге», но казалось, он скорее обращался к кому-то.

– К кому?

– Меня там не было. Я только слышал об этом.

Альбин договорил предложение с нисходящей интонацией. Он собирался заканчивать. Анита взяла его за руку, словно здесь были лишь они вдвоем, заглянула Альбину в глаза и сказала:

– Замечательно, что ты это помнишь. Это очень важно. Помнишь что-нибудь еще?

Ее игра была такой достоверной, а голос таким чувственно-нежным, что Томми начал ревновать. С ним она так никогда не разговаривает. Он поборол это чувство, поскольку знал причину: в этом не было необходимости. Но все же.

Представление Аниты произвело на Альбина желаемое воздействие. Он приободрился:

– Да, кое-что еще помню. – Он заговорщицки посмотрел на Аниту и понизил голос: – Его называли Стеной.

– Стеной? – переспросила Анита, не впуская Томми в пузырь, который создала вокруг себя и Альбина.

– Угу. Сначала говорили Тот, который ходит сквозь стены , но это слишком длинно, поэтому оставили просто Стену.

Томми сидел молча, не решаясь нарушить доверительную атмосферу, которую Анита создала движением руки и голосом. Когда Альбин посчитал, что достаточно насладился моментом, он продолжил:

– Бывало так: его запирали в палате, а когда через какое-то время приходили, его там не было. Он мог оказаться в другой палате, которая тоже была заперта.

– Как это происходило? – спросила Анита.

– Об этом история умалчивает. Но многим становилось по-настоящему страшно. Словно это было что-то сверхъестественное. Откуда мне знать? Может, у него ключи были. Хотя такое происходило и в лежачем положении после приступа. Но это все, конечно, только болтовня.

Альбин вошел в раж, история увлекла его за собой:

– Еще одно. В подростковом отделении никогда не было столько самоубийств, как в то время, когда он там лежал. В первую очередь умирали те, кто так или иначе над ним издевался. В стационаре нелегко покончить с собой, все предметы, которые можно использовать, находятся под замком. Но если ты точно решился, то… Перерезать сонную артерию пластмассовым ножом – небыстро. В общем, все это продолжалось около года, а потом уже никто не нарывался.

Альбин сделал жест, означающий «я все сказал», и Томми решился задать вопрос:

– Ты читал что-нибудь из того, что я писал в последнее время?

Альбин презрительно скривился:

– Я не читаю желтую прессу .

Альбин бросил предупреждающий взгляд на Томми, и тот ретировался, но в голове роились фразы, которые хотелось высказать этому снобу-извращенцу, держащему за руку его девушку.

Мою девушку?

Томми принялся обдумывать коннотации этого понятия, а Аните удалось выпытать из Альбина еще немного.

– А что потом? – спросила она. – Когда он вырос. Когда его выписали.

– Тогда он тоже лежал не в моем отделении, но думаю, ему стало лучше. Он начал говорить. Через несколько лет его стали отпускать на время, но у него не было семьи, некуда было идти, поэтому можно сказать, что он остался. Пока его не выписали, и тогда он, видимо, и оказался в прачечной, раз вы так говорите.