Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

Комната, в которую он попал, походила на ресепшен, и там было почти так же холодно, как на улице. Снобы-гольфисты, видимо, не считали нужным включать полноценное отопление даже зимой. Стены были увешаны дипломами, сертификатами и фотографиями людей в белом, которые выглядели крайне уныло.

Икс сидел за стойкой, как администратор в «Монстрах на каникулах». Забавная аналогия не помогла. Смотреть на его лицо в больничном люминесцентном свете казалось настоящим мучением, невозможно было осознавать, что это лицо живого человека, и тут без предупреждения возникла новая мысль: он мертв. Поэтому может делать то, что делает .

Мертв или нет, но, когда Икс поднял голову, Линус заставил себя подойти ближе и продемонстрировать равнодушный вид перед ожившей раной, которая сказала:

– Сто кило. Ты справишься.

Голос звучал так монотонно, что было непонятно, вопрос это или утверждение. Линус ответил:

– Конечно.

– Ты не считаешь, что это сложно?

Когда они встретились впервые, Линус подумал, что у Икса очень тонкие губы. Когда он теперь двигал ими в резком свете, Линус увидел: так казалось потому, что они отрезаны, а на их месте лишь рубец. Линус сделал над собой усилие, чтобы не провести кончиком языка по собственным губам, и сказал:

– Сложно, да. Но возможно.

– Хорошо.

Над стойкой показалась ладонь с искривленными, похожими на когти пальцами, которые держали записку. Когда Линус протянул руку, чтобы ее взять, Икс отдернул свою и сказал:

– Еще кое-что.

– Да? – Линус старался, чтобы голос звучал ровно. Все это не предвещало ничего хорошего.

– У тебя есть дядя.

– Я с ним не общаюсь! Я не имею отношения к его дерьмовым статьям!

Икс посмотрел Линусу в глаза, и тому пришлось сделать невероятное ментальное усилие, чтобы подбросить свое сознание в черный воздушный шар и приказать телу стоять твердо и не отводить взгляд.

– Разве я спросил об этом? – произнес Икс, и в его тонком голосе послышался намек на повышение интонации в конце предложения, словно ему действительно было интересно.

– Нет, – ответил Линус.

Икс покачал головой:

– Тогда зачем ты так говоришь?

– Не знаю. Простите.

Икс посмотрел вниз на стойку перед собой, словно Линус действительно показался ему крепким орешком. Если бы у Икса были брови, он бы наверняка их нахмурил, и Линус не имел ни малейшего представления о том, что сейчас произойдет. Казалось, Икс расколол орех или решил, что это невозможно. Он снова поднял глаза и спросил:

– Где он?

– Не знаю, – ответил Линус. – Я с ним не общаюсь.

– Ты это уже говорил. Где он живет?

Выяснить адрес мог любой, поэтому Линус сказал:

– Транеберг. Маргретелундс…

– Нет, – перебил Икс. – Его там нет. Где он?

Линус почувствовал приближение паники. Оно началось с щекотки в пальцах и распространилось дальше параличом в руках. Пусто стало в голове, в воздушном шаре, везде. Икс поднялся за стойкой и наклонился к Линусу, чьи ноги, к счастью, были не способны двигаться и сделать шаг назад:

– Он видел меня. Я хочу видеть его. Где он? Отвечай.

Паралич распространился дальше к шее и превратился в ком. В любой момент Линус расплачется, а потом его убьют. Тогда в пустоте промелькнуло имя: Анита , и секундой позже вырвалось из его рта.

– Анита! – он почти кричал. – Старая шлюха! В Бергсхамре! Он теперь с ней живет!

– Адрес, – произнес Икс. – Старой шлюхи.

Линус покопался в памяти, но ничего не нашел. Только в этот момент его осенило: он настолько занят спасением собственной шкуры, что сдал дядю Томми. Бергсхамра – небольшой район. Найти Аниту не составит проблем. Видимо, Икс подумал о том же. Когда Линус помотал головой, Икс снова протянул ему записку и сказал:

– Хорошо. Это все.

Линус взял записку и вышел из комнаты.

Он видел меня. Я хочу видеть его.

Одежда Линуса промокла насквозь. Он не решался положить записку в карман, рискуя, что от влаги она станет нечитаемой, поэтому несколько раз сложил ее и держал в ладонях, словно читал молитву, когда, шатаясь, шел по образовавшейся на поле для гольфа тропинке.

Он не понял, что имел в виду Икс. Как Томми мог его увидеть , и еще важнее: что значит – он хочет видеть Томми? Линус только что подписал своему дяде смертный приговор за плату в двадцать миллионов? Но что ему, черт возьми, оставалось делать? Если бы он не ответил, Икс убил бы его или скорее заставил бы покончить с собой. То, что он смирился с мыслью о смерти, не означало, что он хотел умереть, а только что он смирится, если это произойдет.

Все просто: либо он, либо Томми. И все же внутри Линуса все выло и глодало его, когда он, мокрый и замерзший, пробирался по полю, которое освещала только луна и звезды. Он был так занят бесплодными мыслями о стыде, что прошел несколько сотен метров, прежде чем понял, что так и не снял маску. Он стянул ее и сложил, сунув внутрь записку, а затем убрал в карман куртки и аккуратно застегнул молнию.

Он хотел уехать сейчас же. Уехать от всего этого. И побежал к метро.

По пути назад в Сарай на автобусе и метро Линусу удалось вытеснить мысли о дяде, сконцентрировавшись на объеме . Он вспомнил слова Кассандры, когда вывалил килограмм товара ей на стол. Это что-то другое . Интересно, что она скажет о ста килограммах.

Конечно, не получится толкать товар, как он делал раньше. Это действительно что-то другое, по крайней мере с точки зрения логистики. Кассандра не может больше одна отвечать за хранение и фасовку – это невозможно чисто практически.

Сто гребаных кило.

Чем больше он об этом думал, тем меньше оставалось сил думать об этом. Сто кило не поддавались осмыслению, это невероятно. Полиция обычно ликовала, когда удавалось заполучить килограмм, а если пять или шесть, закатывали вечеринки. Это была ощутимая конфискация. Линус будет рулить соткой.

И где-то через границу должны были провезти две тонны . Линус читал статьи Томми, восхищаясь суперпродвинутым методом с баком. Но этот путь теперь наверняка закрыт, после того, как Томми описал весь процесс? Легавые стопудово на стреме, типа сидят по подводным лодкам.

Линус достал записку и развернул ее. Это была карта с крестом на прямоугольнике рядом с футбольным полем в Сарае. Линус знал это здание. Зигзал. Когда-то это был спортивный зал, пока в восьмидесятые не решили, что асбест не представляет собой ничего хорошего, а здесь весь зал был построен из этого дерьма. Санация обошлась бы слишком дорого, поэтому поступили так, как обычно делали в Сарае: закрыли, бросили и понадеялись, что все забудут.

В начале девяностых одаренный граффити-художник украсил одну из стен зала огромной свастикой и радостно зигующим Гитлером. Чтобы избавиться от этого , денег хватило, но название к зданию уже привязалось. Зигзал, завтра, в восемь.