Йон Линдквист - Икс. Место последнее [litres]

В двадцать минут десятого Линус открыл дверь в родительскую квартиру. До этого он зашел к себе домой, оставил маску и забрал банку с черной субстанцией. Карту сжег по дороге от метро. Хенрик спросил, будут ли они смотреть «Игру престолов», и, когда Линус сказал, что у него нет времени, Хенрик прямо расстроился . Линус начал думать, что это очень похоже на отношения с девушкой. У него никогда не было девушки в этом смысле, но он догадывался, что именно так и происходит. Ты куда? Тебя же никогда не бывает дома.

Раз в неделю, как по расписанию, Бетти ходила в букмекерскую контору. Иногда к этому прибавлялся еще раз-другой, но вечера среды обсуждению не подлежали. Контора закрывалась в десять, и еще пятнадцать минут уходило у Бетти на дорогу до дома, так что у Линуса было полно времени, особенно если время будет вести себя как тогда на поле.

Телевизор в гостиной был выключен, папа просто дремал, словно чудовище Франкенштейна, в углу комнаты. Услышав шаги Линуса, он поднял голову и сказал: «Н-н-не-е-ГО-О-ОД-Д-Д-о-од-д».

Когда Линус был маленьким, папа читал ему вслух «Эмиля из Лённеберги» Астрид Линдгрен и с особым выражением произносил слова отца Эмиля: «Ах ты, негодник!» Это стало их тайной шуткой. Папа уже давно даже не пытался произносить эти слова, и Линус решил, что шутка забыта. А теперь обрадовался, что ошибся.

– Это не я! – сказал Линус и поднял руки. – Или так: это я, но не нарочно!

Папа что-то буркнул, довольный тем, что Линус понял, что он сказал и что имел в виду. Линус сел на диван рядом с ним, наклонился к поручню и сказал:

– Мы сейчас кое-что сделаем. То, о чем я говорил раньше. Но надо успеть, пока мать не пришла.

Линус достал банку и показал ее папе. Папины веки дрогнули, и он спросил:

– А-А-АР-Р-РО-О-ОТ-ТА?

– Нет, не наркота. Это… это невозможно объяснить, все равно покажется, что наркота, но это совсем другое.

Папа застонал и замотал головой, и Линус понял, что все в точности так, как он сказал: объяснить невозможно.

– Можешь просто довериться мне?

Папа фыркнул. Хотя он, вспомнив старую шутку, и показал, что на секунду может забить на весь тот бред, который, видимо, постоянно несла Бетти, это совершенно не означало, что он доверяет Линусу с его пацанской прической и пацанской цепью. Линус сменил тактику.

– Ладно, – сказал он, не выпуская из рук банку. – Попробуем так. Скажем, это самый убойный и жуткий наркотик, и я хочу, чтобы мы его приняли. Что с того? А, папа? Что это меняет? У тебя есть дела поинтереснее?

Папа притих, и Линус подумал о том, сколько раз папа мучил его своим вечным «убей меня». А когда дошло до дела, он даже не решается рискнуть бэд-трипом, и Линус почувствовал, как в груди начало расти презрение, словно слизкий плод. Затем папа сказал: «Н-н-н-е-е-е-ы-ы-ы».

Так вот в чем проблема. Плод оказался мертворожденным и тут же был выплеснут.

– Ничего, папа. Я это уже пробовал. Это не опасно. И это не наркота.

Папина голова затряслась, он издал еще какие-то звуки, которые Линус трактовал так: конечно, можно залить в него все, что угодно, лишь бы Линус сам это не принимал.

– О’кей, – сказал Линус. – Тогда за дело. Я просто хочу, чтобы ты это испытал.

Линус пошел на кухню, взял чайную ложку и вернулся на диван. Открыл банку и только в этот момент засомневался. А что, если не получится? Вдруг черная субстанция – скоропортящийся товар. А Линус уже месяц таскает с собой банку, и, может, ее содержимое за это время… умерло.

Есть только один способ это выяснить. Линус зачерпнул ложкой вязкую массу и понял, что его опасения напрасны. В пальцах защекотало, ложка стала теплой, и теперь Линус знал, что черное вещество живо ровно настолько, насколько мертвы были тела, лежащие во мраке. Оно живо, как и таракан Кассандры в банке.

Иногда ползает. По ночам.

Линус поднес до краев наполненную ложку к папиным губам. Папа недоверчиво посмотрел на него, и Линус сказал:

– Мне что, зажать тебе нос? Блин, просто доверься мне.

Папа открыл рот. Линус дождался, пока папа проглотит субстанцию, выскреб из банки остатки и тоже проглотил.

Близко. Теперь так близко.

Снова то же чувство приближения к невероятному, ко входу в нечто неописуемое. Будто плывешь на глубине с закрытыми глазами, а открыв их, обнаруживаешь себя лицом к лицу с синим китом. Ты поглощен китом и выпущен во Вселенную, но в то же время близко, так близко . То ли хаос, то ли таинство на расстоянии вытянутой руки, но руки, чтобы вытянуть ее и дотронуться, нет. Линус не знал, падает он или поднимается, где верх, а где низ, пока не почувствовал траву под ладонями —

подушечками лап

– и открыл глаза.

Перед ним простиралось поле, над ним куполом возвышалось небо. Уголком левого глаза он заметил темное тело, гораздо больше его собственного. Линус посмотрел в ту сторону, попятился и сел на задние лапы. Увиденное было в равной степени ошеломительным и естественным. Папа стал лошадью. Рослым, сверкающе-черным чистокровным арабским скакуном.

Кожа подрагивала, лошадь мотала головой и вращала глазами, ноги шатались, как у новорожденного жеребенка. Линус встал так, чтобы папа мог его видеть, посмотрел на него и сказал:

– Папа? Папа? Не волнуйся. Так и должно быть.

Лошадь жевала воздух, словно на нее надели неудобную уздечку. Язык вращался во рту, который неуверенно издавал какие-то звуки. Лошадь опустила голову к Линусу. Ноздри расширились, она втянула воздух и произнесла:

– Линус?

Линус засмеялся бы от восторга, если бы не нынешнее тело, которое не позволяло выражать эмоции таким образом. Он смог лишь что-то проурчать и пару раз радостно вильнуть хвостом.

– Да, – ответил он. – Это я. Это я.

– Я… – сказал папа и огляделся, но, видимо, больше всего его поразила не местность вокруг и не собственное превращение. – Я снова могу говорить.

– Да, папа. Ты – лошадь и снова можешь говорить.

Папа посмотрел на свои передние ноги, сильные бедренные мышцы, повернул голову и потерся мордой о бок, встрепенулся, тряхнул гривой и несколько раз ударил хвостом, а затем снова взглянул на Линуса.

– Это галлюцинация, да? – спросил он. – Эффект от… того… – Только сейчас он вспомнил, обнажил зубы и захрапел: – Ты сказал, что не будешь…

– Может, я только часть галлюцинации.

Опустив голову, папа прядал ушами и моргал. Линус был рад, что папа превратился в такую сильную, роскошную лошадь. Стать каким-нибудь потрепанным ослом было бы не так здорово. Линус понял, что папа может до скончания века размышлять, но так точно и не скажет, была ли это только его или их общая галлюцинация.

– Папа, – сказал Линус. – Забей. Мы оба здесь. Ты можешь идти, бежать, говорить. Так наслаждайся этим.