Гастон Леру - Призрак Оперы [litres]

Я наклонялся. Все больше и больше… Озеро было абсолютно спокойно, и при свете лунного луча, проскользнувшего в отдушину с улицы Скриба, я решительно ничего не увидел на его гладкой и черной, как чернила, поверхности. Я слегка потряс головой, чтобы избавиться от возможного шума в ушах, но вынужден был смириться с очевидностью: не бывает шума в ушах столь гармоничного, как это мелодичное веяние, следовавшее за мной и влекущее меня к себе.

Если бы я был суеверен и легко поддавался разным внушениям, то наверняка решил бы, что имею дело с какой-нибудь сиреной, которой вменяется в обязанность смущать путника, осмелившегося путешествовать по водам Озерного дома, но я, слава богу, родом из страны, где слишком любят все фантастическое, чтобы не знать разных его тонкостей досконально, я и сам в былые времена приложил немало стараний для их изучения: при помощи простейших трюков тот, кто знает свое ремесло, может заставить работать жалкое человеческое воображение.

И потому я нисколько не сомневался, что столкнулся с новым изобретением Эрика, но и на сей раз его изобретение оказалось столь совершенным, что, перегнувшись через борт маленькой лодочки, я не столько подчинялся желанию открыть обман, сколько стремился насладиться его очарованием.

И все склонялся, склонялся, едва не опрокинувшись.

Внезапно две чудовищных руки взметнулись из глубины вод и, схватив меня за шею, с неодолимой силой потащили в бездну. Я наверняка пропал бы, если бы не успел крикнуть, по голосу Эрик и узнал меня.

Ибо это был он, и вместо того, чтобы утопить меня, как, видимо, собирался сделать, он поплыл и осторожно вынес меня на берег.

– До чего же ты неосмотрителен, – сказал он, вставая передо мной, весь мокрый из-за этой дьявольской воды. – Зачем пытаться войти в мое жилище! Я тебя не приглашал. Я не хочу там видеть ни тебя, ни кого другого! Неужели ты спас мне жизнь для того лишь, чтобы сделать ее невыносимой? Как ни велика оказанная тобой услуга, Эрик в конце концов может и забыть о ней, а ты ведь знаешь, ничто не в силах удержать Эрика, даже сам Эрик.

Он говорил, а у меня уже не было иных желаний, кроме как узнать то, что я назвал трюком сирены. Он с удовольствием согласился удовлетворить мое любопытство: Эрик, хоть и настоящее чудовище – по крайней мере я считаю его именно таковым, ибо в Персии, увы, имел возможность видеть его в деле, – некоторыми чертами до сих пор все еще напоминает самоуверенного, тщеславного мальчишку и, удивив зрителей, более всего на свете любит доказать поистине чудесную изобретательность своего ума.

Он рассмеялся, протянув мне длинный стебель жесткого тростника.

– Никакой особой хитрости тут нет, – сказал он, – но это позволяет дышать и петь в воде! Этому трюку я научился у тонкинских пиратов, которые, скрываясь таким образом, часами могут оставаться на дне реки [17] Административный отчет из Тонкина, доставленный в Париж в конце июля 1900 года, рассказывает, как знаменитый главарь бандитов, преследуемый со своими пиратами нашими солдатами, сумел ускользнуть от них вместе со всеми благодаря тростинкам. ( Прим. авт.) .

– Этот трюк чуть не погубил меня! – сурово сказал я ему. – А кое для кого, возможно, оказался роковым!

Он не отвечал, но стоял передо мной с хорошо знакомым мне по-детски угрожающим видом: не позволю, мол, «навязывать мне свою волю».

– Ты помнишь, что обещал мне, Эрик? Никаких преступлений больше! – прямо сказал я ему.

– Неужели я и в самом деле совершал преступления? – любезно спросил он.

– Несчастный!.. – воскликнул я. – Ты что, забыл о розовых часах Мазандерана?

– Да, – отвечал он, вдруг опечалившись, – мне хотелось бы забыть о них, но зато вспомни, как я веселил маленькую султаншу.

– Все это в прошлом, – заявил я, – но есть настоящее… И ты обязан дать мне отчет в настоящем, потому что, если бы я захотел, его у тебя не было бы!.. Помни, Эрик: я спас тебе жизнь!

И воспользовавшись тем оборотом, какой приняла наша беседа, я заговорил с ним об одной вещи, с недавних пор не дававшей мне покоя.

– Эрик, – обратился я к нему, – Эрик, поклянись мне…

– В чем? – отозвался он. – Ты прекрасно знаешь, что я не держу своих клятв. Клятвы созданы для обмана глупцов.

– Скажи мне. Мне-то ведь ты можешь сказать?

– Что же?

– А вот что!.. Люстра… люстра, Эрик?..

– Что люстра?

– Ты прекрасно заешь, что я имею в виду.

– Ах, вон оно что, – усмехнулся он, – люстра. Да, я могу тебе сказать!.. Люстра – это не я!.. Просто она была старая, вот и все.

Когда Эрик смеялся, то становился еще ужаснее. Он прыгнул в лодку с такой зловещей усмешкой, что я невольно содрогнулся.

– Совсем старая, любезный дарога. Старая-престарая люстра… Она упала сама по себе, сделав бум! А теперь позволь дать тебе один совет, дарога, ступай обсохни, если не хочешь подхватить насморк!.. И никогда не садись в мою лодку… А главное, не пытайся войти в мой дом. Я не всегда там бываю, дарога! Мне будет горько посвящать тебе мою заупокойную мессу!

Все это он говорил с усмешкой и, стоя в лодке, греб кормовым веслом, лавируя ловко, как обезьяна. Со своими золотыми глазами он походил на роковой утес, несущий гибель. И вскоре я уже не видел ничего, кроме его глаз, а потом он и вовсе растворился во тьме озера.

С этого дня я отказался от мысли проникнуть в его жилище по озеру! Разумеется, этот вход чересчур хорошо охранялся, особенно с тех пор, как он понял, что я его знаю. Но я не сомневался, что должен существовать и другой, ибо не раз видел, когда следил за ним, как Эрик исчезал в третьем подвальном этаже, однако мне не удалось понять, каким образом. Я не устану повторять, что с той поры, как вновь отыскал Эрика, обосновавшегося в Опере, я жил в постоянном страхе, опасаясь его ужасных фантазий не из-за себя, конечно; ожидая от него чего угодно, я боялся за других [18] Перс мог бы признаться, что судьба Эрика интересовала его и из-за себя тоже, ибо он не мог не знать, что, если правительство Тегерана узнает, что Эрик все еще жив, со скромной пенсией бывшего дароги придется распроститься. Правда, справедливости ради следует добавить, что у Перса было благородное и щедрое сердце, и мы нисколько не сомневаемся, что катастрофы, которых он опасался из-за других, занимали все его помыслы. Впрочем, его поведение в данном случае полностью доказывает это и выше всяких похвал. ( Прим. авт.) . И когда случалось что-нибудь или происходило какое-то роковое событие, я не мог не думать: «Возможно, это Эрик!..», как другие вокруг меня говорили: «Это Призрак!..» Сколько раз я слышал эту фразу от людей, произносивших ее с улыбкой! Несчастные! Если бы они знали, что Призрак существует во плоти и гораздо более страшен, нежели та бесплотная тень, к которой они взывали, клянусь, им расхотелось бы смеяться!.. Если бы они только знали, на что способен Эрик, особенно при таком обширном поле деятельности, какое представляет собой Опера!.. Да, если бы они знали самую суть моей страшной мысли!..