Джек Кетчам - Девушка по соседству

– Гаденыши. В считаные минуты обожрут деревья догола.

Мег ушла в дом, а мы отправились в лес на поиски подходящих ветвей. У Донни был топорик, мы нарезали побегов, очистили их от коры и разрубили примерно пополам. С этим мы справились быстро.

Когда мы вернулись, Рут и Мег были в гараже, окуная тряпки в керосин. Мы обернули этими тряпками нарубленные ветки, и Рут обвязала их бельевой веревкой. Потом мы снова пропитали их керосином.

Рут дала по ветке каждому из нас.

– Покажу вам, как это делается, – сказала она. – А дальше справитесь сами. Главное, не подпалите лес.

Это было ужасно по-взрослому!

Рут доверяла нам работать с огнем, с факелами.

Мама никогда бы нам такого не позволила.

Вслед за Рут мы отправились во двор. Думаю, мы выглядели как толпа крестьян, собирающихся сжечь монстра Франкенштейна, с незажженными факелами, которые мы несли, подняв вверх. Правда, вели мы себя не слишком по-взрослому. Мы словно маршировали на вечеринку, гордые и дурашливые человечки. Все, кроме Мег, которая отнеслась ко всему очень серьезно. Вилли взял Вуфера в «замок» и начал костяшками пальцев елозить по его голове – прием, который мы слизали у трехсотфунтового Калхоуна, звезды фильма Big Splash. Мы с Донни бок о бок шагали позади, делая отмашку факелами, словно пара тамбурмажоров. И еще мы хихикали, как идиоты. Рут, похоже, была не против.

Когда мы подошли к березе, Рут достала из кармана халата коробу спичек.

Гнездо гусениц на березе было внушительным.

– С этим я расправлюсь сама, – сказала Рут. – А вы учитесь.

Она зажгла факел и обождала, пока пламя чуток поутихнет.

– И осторожнее, – сказала она. – Чтобы не спалить дерево.

Она поднесла факел к гнезду.

Мешок начал плавиться.

Он не горел. Он плавился так, как плавится пенопласт, скукоживаясь и чернея. Мешок был плотным, многослойным, но плавился он быстро.

И внезапно оттуда посыпались все эти корчащиеся извивающиеся тельца – жирные черные гусеницы, – дымясь и потрескивая.

Казалось, если прислушаться хорошенько, можно было слышать их вопли.

Их, наверное, были сотни в одном только этом гнезде. Один слой паутины прогорал, обнажая следующий, и гусениц не становилось меньше. Они падали к нашим ногам, как черный дождь.

И тут Рут наткнулась на главную жилу.

Словно сгусток живой смолы размером с бейсбольный мяч упал прямо на факел, разваливаясь на лету.

Факел зашипел. На секунду казалось, что он погаснет, но он разгорелся снова, сжигая всех гаденышей, прилепившихся к нему.

– Твою мать! – вырвалось у Вуфера.

Рут посмотрела на него.

– Прости, – сказал он. Но продолжал таращить круглые от ужаса глаза.

Честно говоря, это и впрямь было невероятное зрелище. Такой бойни я никогда не видел. Ошпаривать муравьев на крыльце было детской забавой в сравнении с этим. Муравьи – мелкие, ничтожные существа. Когда льешь на них кипяток, они просто сворачиваются и дохнут. А здесь некоторые гусеницы были с дюйм длиной. Они извивались и корчились – им явно хотелось жить. Я посмотрел на землю. Все было усыпано жирными червями. Большинство уже сдохли, но многие еще были живы и пытались уползти куда угодно.

– А с этими что делать? – спросил я.

– Да плевать на них, – сказала Рут. – Сами сдохнут. Или птицы их слопают.

Она рассмеялась:

– Мы открыли духовку, когда они еще не были готовы. Не пропеклись как следует.

– Ну сейчас-то поджарились, – сказал Вилли.

– А вот взять булыжник, – сказал Вуфер, – и передавить их всех!

– Слушай, когда я говорю. Оставь их, – сказала Рут.

Она снова полезла в карман:

– Вот, держите.

И стала раздавать нам коробки спичек.

– И запомните: чтобы во дворе гаденышей не осталось. А в лес не суйтесь. Лес сам о себе позаботится.

Мы взяли спички. Все, кроме Мег.

– Я не хочу, – сказала она.

– Что?

Рут протягивала Мег коробку спичек.

– Я… не хочу. Я лучше закончу стирку, хорошо? А это… это…

Она посмотрела под ноги, где валялись обгоревшие дохлые гусеницы, а живые расползались кто куда. Мег побледнела.

– Что? – сказала Рут. – Это отвратительно ? Тебя покоробило, милочка?

– Нет. Я просто не хочу…

Рут рассмеялась.

– Да чтоб меня черт побрал! Только посмотрите, мальчики, – сказала она. – Чтоб меня черт побрал!

Она по-прежнему улыбалась, но лицо ее застыло как камень. Это напугало меня, и я невольно вспомнил тот день с Сьюзан. Словно она все утро была как ружье, готовое выстрелить, но ни мы, ни Мег этого не замечали. Мы были слишком заняты и слишком возбуждены.

– Так, поглядите-ка, – сказала она. – У нас тут урок женственности.

Она подошла ближе.

– Мег брезгует . Вы же понимаете, как девочки брезгуют, а, мальчики? Леди часто брезгуют. А Мег у нас леди. Да еще какая!

И внезапно издевка в ее голосе сменилась яростью:

– Ну а кто же тогда, во имя господне, я, Мегги? Ты считаешь, что я не леди? Думаешь, леди не обязаны делать то, что приходится делать? Могут не очищать свой проклятый двор от трижды проклятых гаденышей?

Мег была сбита с толку. Неудивительно – все произошло так быстро.

– Нет, я…

– Да уж, лучше сказать «нет», дорогуша! Мне не нужны такие намеки от соплячки в маечке, которая еще умываться толком не научилась! Ты поняла?

– Да, мэм.

Она отступила на шаг.

Похоже, это немного охладило ярость Рут. Она сделала глубокий вдох.

– Ладно. Давай, катись вниз. Возвращайся к стирке. И позовешь меня, когда закончишь. У меня для тебя будет кое-что еще.

– Да, мэм.

Она повернулась к дому, и на лице Рут снова появилась улыбка.

– Мои мальчики справятся здесь, – сказала она. – Верно, ребята?

Я кивнул. В эту минуту я лишился дара речи. Все мы молчали. Рут казалась столь царственно-властной, самим воплощением Справедливости, что я испытал какой-то благоговейный трепет.

Она погладила Вуфера по голове.

Я посмотрел на Мег. Она шла к дому с опущенной головой и терла лицо, пытаясь уничтожить пятнышко копоти, о котором разглагольствовала Рут.

А та обняла меня за плечи и развернула лицом к вязам, росшим в глубине двора. Я вдыхал ее запах: запах мыла, керосина, сигарет и чисто вымытых волос.

– Мои мальчики справятся, – повторила она. И в голосе ее снова звучала нежность.

К часу дня мы спалили все гнезда гусениц во дворе Чандлеров. Рут оказалась права – у птиц сегодня был пир горой.

Я насквозь провонял керосином.

Мне страшно хотелось есть, я готов был убить за тарелку горячей еды, но согласился бы и на сэндвич с вареной колбасой.

Я отправился домой.

Умылся на кухне и соорудил себе сэндвич.

Мама гладила в гостиной, негромко подпевая пластинке с мюзиклом The Music Man , на который они с отцом ездили в прошлом году в Нью-Йорк, еще до того, как у них разразился скандал из-за – как я дума, – очередной папиной интрижки. У отца хватало возможностей завести роман на стороне, и он не упускал ни одной из них. Папа был совладельцем бара и ресторана «Орлиное гнездо», так что дамочек он снимал и поздно ночью, и сразу после открытия.