Джек Кетчам - Девушка по соседству

Губы Мег начали дрожать, и я понял, что она вот-вот расплачется. Но меня, верьте или нет, распирал смех. Да и Донни тоже. Все было до абсурда нелепо, однако то, что сказала Рут о «картинках», было просто странно .

Она еще сильнее сжала плечи Мег.

– А если ты даешь им то, чего они хотят, то ты просто шлюха. Ты знаешь, что такое шлюха? А ты, Сьюзан? Ну ты-то, конечно, не знаешь. Ты еще слишком мала. Так вот, шлюха – это девица, которая раздвигает ноги, чтобы мужчина мог проскользнуть туда, куда ему надо. Вуфер, прекрати скалиться как идиот. А каждая шлюха заслуживает хорошей трепки. С этим любой согласится. И я предупреждаю тебя, дорогуша, будешь погуливать в моем доме – я тебя как танк раскатаю.

Рут отпустила Мег и прошла на кухню. Открыла дверцу холодильника.

– Ну, – сказала она, – кто-нибудь хочет пивка?

Указала рукой на картину:

– Все равно как-то бледновато, – сказала она. – Вам не кажется?

И потянулась за упаковкой пива.

В те времена, чтобы голова пошла кругом, мне хватало две баночки пива. Я шел домой неспешно, уже навеселе, по обыкновению напоминая себе, что должен молчать как рыба – ни слова родителям. Впрочем, это было излишним – скорее я бы палец себе отрубил.

Остаток вечера – после того как Рут закончила читать нам нотацию – прошел без особых происшествий. Мег удалилась в туалет и вернулась с таким видом, словно ничего и не случилось. Глаза ее были сухими, лицо – непроницаемым. Мы смотрели шоу Дэнни Томаса, потягивали пиво, а во время рекламы я договорился с Вилли и Донни отправиться в субботу на боулинг. Я пытался перехватить взгляд Мег, но она не смотрела в мою сторону. Когда пиво было допито, я пошел домой.

Картину я повесил в своей комнате рядом с зеркалом.

Но меня не покидало какое-то странное чувство. Я никогда не слышал, чтобы кто-либо вслух произнес слово «шлюха», хотя и знал, что это значит. Знал, потому что разок стащил у мамы и пролистал Peyton Place [19] Роман Грейс Металиус с весьма откровенными разговорами о сексе, вышедший в 1956 году. Впоследствии по его мотивам была снята очень популярная мыльная опера. . Я подумал: а сестра Эдди, Дениз, тянет на это определение или она для него слишком юна? Я помнил ее голой, привязанной к дереву, помнил ее крупные мягкие соски. И то, как она то смеялась, то плакала – иногда одновременно. Помнил складки плоти между ее ног.

И подумал о Мег.

Лежа на кровати, я думал: до чего же легко ранить человека. Не обязательно физически. Достаточно просто изо всех сил пнуть что-то, что для него дорого.

Я бы тоже смог, если бы захотел.

Люди – ранимые существа.

Я подумал о своих родителях. Ведь они только и делали, что пинали друг друга. Да с таким постоянством, что я, находясь меж двух огней, умудрялся не принимать ничью сторону.

Как правило, мелочи, но гора обид неуклонно росла.

Я никак не мог уснуть. Родители спали в соседней комнате, отец, как всегда, храпел. Я встал и отправился на кухню за колой. Потом прошел в гостиную и сел на диван, не включая свет.

Было далеко за полночь.

Ночь стояла теплая и безветренная. Родители по привычке оставили все окна открытыми.

Сквозь москитную сетку я мог видеть гостиную Чандлеров. У них до сих пор горел свет. Окна тоже были открыты, и я слышал их голоса. Я не мог толком разобрать слова, но точно знал, кто говорит. Вилли. Рут. Потом Мег. Донни. Даже Вуфер все еще не спал – его голос, высокий, с визгливым, как у девчонки, смехом, нельзя было не распознать.

Все остальные что-то кричали.

– …для какого-то мальчишки ! – услышал я слова Рут. Потом ее голос утонул в общем гаме.

Я видел, как Мег подошла к окну. Она указывала на что-то пальцем, крича и прямо-таки содрогаясь от гнева.

– Не будешь ! – выкрикнула она.

И тогда Рут произнесла что-то низким голосом. Слов было не разобрать, но это больше походило на утробное рычание, ей-богу. Внезапно Мег словно надломилась. Согнулась и расплакалась.

Сразу же чья-то рука метнулась вперед и влепила Мег пощечину.

Пощечина была настолько сильной, что Мег отскочила от окна. Теперь я ее не видел.

Зато появился Вилли.

Он двигался в ее сторону. Медленно.

Как будто крался за Мег.

– Достаточно! – услышал я голос Рут. Наверное, она хотела, чтобы Вилли оставил Мег в покое.

На какое-то мгновение все замерли.

Затем фигуры стали появляться и исчезать, дрейфуя мимо окна, наполненные злостью и мраком. Вилли, Вуфер, Донни, Рут и Мегги, которая не то подбирала что-то с пола, не то переставляла стулья. Постепенно все они исчезли из поля зрения. Ни голосов, ни разговоров. Сьюзан была единственной, кого я не видел.

Я продолжал слежку.

Свет погас. Слабое освещение осталось только в спальнях. А потом и там погас свет, и дом Чандлеров, как и наш, погрузился в темноту.

В субботу в боулинг-зале Кенни Робертсон не сумел сбить седьмой кегль в десятом подходе, закончив игру со ста семью очками. Кенни был тощеньким и потому вкладывал каждый фунт своего веса в очередной бросок, отчего шар катился сумасшедшими зигзагами. Он подошел к нам, вытирая лоб удачливым платком своего папаши, который в этот день оказался не таким уж удачливым.

Он сел между мной и Вилли за доской для подсчета очков. Мы наблюдали за Донни, который как раз подходил к своей любимой дорожке.

– Придумали что-нибудь? – спросил он Вилли. – Ну насчет того, чтобы завлечь Мег в Игру?

Вилли улыбался. Похоже, он был вполне доволен собой. Сейчас он мог выбить полтораста очков, а такое нечасто случается. Вилли помотал головой.

– У нас теперь своя Игра, – сказал он.

Когда я остался ночевать у Чандлеров, вдоволь подурачившись и отправив Вуфера спать, мы сидели и трепались.

Болтали в основном мы с Донни. Вилли обычно нечего было сказать, а если он и открывал рот, то лишь для того, чтобы ляпнуть очередную глупость. Но Донни был башковитым пацаном, и, как я уже говорил, для меня он оказывался ближе всех к тому, что называется «лучшим другом». Мы трепались обо всем: о школе и девочках, о ребятах из музыкального шоу American Band-Stand , о неисчерпаемых тайнах секса, о том, какой смысл вложен в тот или иной рок-н-ролльный хит, – и так до глубокой ночи.

Мы говорили о наших желаниях, надеждах, а иногда даже кошмарах.

Затевал все эти разговоры обычно Донни, а я всегда их заканчивал. Иногда, уже усталый донельзя, я свешивался со своей койки и говорил что-нибудь вроде: «Ну ты понял?», а он уже спал, оставляя меня наедине с моими мыслями, неудобными и не вполне осознанными, – и я порой ворочался до самого рассвета. Чтобы погрузиться в то, что я чувствовал, мне требовалось немало времени, и когда это наконец происходило, я уже не мог остановиться и успокоиться.