Александр Руж - Зов Полярной звезды [litres]

– Ждать. – Котлинский вытер рукавом окровавленные губы. – Хлор уйдет, а мы останемся. Надо сдержать штурм.

– У немцев полка три, а нас – всего горстка, и те полумертвые…

– А хоть бы и совсем мертвые. Есть приказ, будем выполнять.

Вадим подивился его выдержке. Совсем ведь пацан, двадцать один год, выглядит как гимназистик, забритый в армию со школьной скамьи. Худющий, шея длинная, плечи покатые – ну ничего геройского! А в годину испытаний вон как преобразился…

Около десяти часов утра немцы преодолели проволочные заграждения и открыто, не таясь, чеканным шагом двинулись на казавшуюся безжизненной крепость.

– Каюк нам, – прокашлял кто-то в траншее. – Их как саранчи в поле…

– Отставить! – прикрикнул Котлинский. – Слушать меня!

Немецкая орда надвигалась неотвратимо. Вадим смотрел на нее со все возрастающей безнадегой, а в животе, где, как и во всем пропитанном хлорными парами теле, поселилась режущая боль, что-то тенькало и лопалось.

Когда солдаты ландвера были уже шагах в пятидесяти от затаившихся оборонцев, в крепости, там, где еще клубилась желтая хмарь, пророкотал пушечный залп: гр-р-рум-м! Два или три снаряда, перелетев через траншеи, разорвались в германских рядах.

– Наша артиллерия! – Вадим, не веря ушам, привстал и откинул ненужную более портянку. – Пушкари живы!

– И пушкари живы, и мы… и Россия жива! – Лежавший локоть к локтю с Вадимом сапер Стржеминский в истинно вампирском оскале приоткрыл кровоточащие десны. – Теперь наш черед выступить… Что скажешь, подпоручик?

Котлинский на позиции был старшим по званию. И пусть он никогда в жизни не принимал стратегических решений, сейчас всем стало ясно: роковой час настал.

– Ура! – загорланил подпоручик во всю мощь превратившихся в сито легких. – За мной!

И первым выскочил из траншеи.

Поднялись как один. Побежали… нет, кто побежал, а кто пошкандыбал, опираясь, словно на клюку, на винтовочный приклад. Вадим обогнал задних, видел впереди только спины Котлинского и Стржеминского, да густую цепь немцев. В голове пульсировало: ум-рем, ум-рем… Немцам довольно было выпустить по одному патрону из своих винтовок, чтобы разом положить всех ратников-калек.

Однако вид оживших трупов, с синюшными щеками, с глазами, вылезшими из орбит, с багряными дырами вместо ртов, так шокировал их, что они не сделали ни единого выстрела и остановились как вкопанные.

– Бей их!

Котлинский вогнал штык под дых толстяку-майору, стоявшему впереди шеренг, и тут же получил в грудь пулю из «маузера».

Контратаку было уже не остановить. Даже те, кто еле переставлял ноги, вдруг обрели откуда-то силы и колошматили немцев штыками, ножами, саперными лопатами. Вадим потерял счет времени и убитым врагам. Он задыхался уже не от хлора, а от кровавого смрада, продолжал неостановимо работать, как мясник на бойне, вспарывая оцепеневших от ужаса отборных стрелков императора Фрид- риха.

К одиннадцати часам утра сорок русских пехотинцев отбросили три германских полка не только за вторую линию, но и за железную дорогу, которая прежде находилась в расположении осаждающих. Сколько мертвяков в серо-зеленых мундирах повисло на остатках проволоки, набилось в окопы и воронки – никто не считал.

Вадим брел к своей казарме, волоча за ремень трехлинейку с опустошенным магазином. Такими же опустошенными были душа и мозг. Одна лишь мысль полудохлой личинкой ползала в гулком черепе: уцелел ли кто из однополчан или стоять казармам сегодня безлюдными?

Сунулся в дверной проем (створка мотылялась на одной петле – сорвало взрывом) и увидел возле своей тумбочки согнувшуюся фигуру. Сердце дрогнуло: есть живые! Но тут же подумал: с чего вдруг на этом человеке униформа интенданта и, главное, с какой стати он копается в чужих пожитках?

Вадим потянул вверх «мосинку». Она звякнула о порог, и рывшийся в тумбочке обернулся. Перед Вадимом забелел матерчатый противогазовый намордник.

Сей же миг в направлении двери вытянулась рука с «браунингом». Вадим шатнулся влево, смертоносная пчела вжикнула, зацепив гимнастерку.

Вскинул свое оружие, позабыв, что оно разряжено, но тут за спиной бахнула немецкая бомба, и Вадим полетел кубарем в казарму, сшибив с ног своего противника. Все закрутилось, будто бомба принесла с собою смерч, а потом кто-то смятенно заблажил:

– Вадим Сергеевич! Вадим Сергеевич, очнитесь!

Вадим осознал, что лежит на полу теплушки, затылок ноет от ушиба, поезд стоит, под спину, обжигая, подтекает кипяток из упавшей со стола кружки, а Барченко, высунувшись из своей клети, перекрикивается с кем-то в глубине вагона:

– Что там?.. А машинист?.. Где Чубатюк?..

Вадим ухватился за край топчана, сел.

– Что стряслось, Александр Васильевич?

Барченко повернулся к нему.

– Состав остановился. Так порывно, что вас с лежанки смело, да и аз на стопах не удержался… И еще я слышал, как что-то взорвалось!

Заслуженный путиловский локомотив, остановленный на полном ходу, надсадно чадил и харкал паром. Над заиндевелыми карельскими березами висел серенький осенний день. Паровозный дым смешивался с низкими тучами, сажа хлопьями оседала на схваченную заморозком насыпь. По обе стороны дороги был только лес, никакого жилья.

Вадим и Барченко выскочили из вагона. К ним уже мчался на своих корявых ногах матрос Чубатюк.

– Все в ажуре, Сан Силич! – извергал он из луженой глотки многопудовые слова. – Там какая-то шантрапа… в гроб ей ведро помоев!.. пути подорвала. Шпалы внахлест, рельсы разворочены… Хвала святым помидорам, машинист вовремя успел ход застопорить.

– Жертвы есть? – первым долгом спросил Барченко.

– Нет. Все целы.

Вдоль состава уже табунились покинувшие свои теплушки пассажиры. Макар, загребая руками, проложил путь себе и Барченко, а заодно пристроившемуся в кильватере Вадиму.

Перед ряхой паровоза с намалеванной на ней звездой чернела глубокая ямина. До нее было саженей десять, машинист остановил поезд вовремя. Застопори он движение двумя-тремя секундами позднее, и локомотив свернул бы под откос, увлекая за собой связку вагонов. Искромсанные шпалы валялись как попало, некоторые одна на другой. Торчали закрученные в спирали рельсы.

К Барченко, припадая на деревянную ногу, подволокся дядька в прокопченной телогрейке и драном треухе, из-под которого выбивался украинский чуб-оселедец.

– Вы, мабуть, начальник? – вопросил надтреснуто.

– Я, – ответил Александр Васильевич. – А вы кто будете?

– Обходчик тутошний. Ось тамотки моя сторожка, – дядька взвил дряблую руку куда-то в сторону. – Я, как, значит, паровоз заслышал, сразу сюдой. А культяпка проклятущая скользит, даже на пузе прокатился…