Вик Джеймс - Санктуарий [litres]

Значит, болезнь устроила не Иззи. Это именно то, о чем я сказала Реми: паника и истерия.

– Изабель потребуется срочное исправительное обучение, чтобы она освоилась со своими способностями и поняла, как ими можно пользоваться, а как – нельзя, – строго подытожила Роуэн. – Я займусь этим сама.

Так что мы составили план разговора с Иззи и ее родителями сразу после того, как Фенны благополучно пересекут границу штата. Тем временем Реми официально сообщит, что результаты расследования находятся на рассмотрении на уровне штата.

Рассмотрение продлится несколько недель, чтобы Санктуарий успел успокоиться. Я дам Эбигейл понять, что, настаивая на своей версии, она сосредоточит всеобщее внимание на своем сыне – и что не все поверят тому, что он насиловал детей просто потому, что его заставила ведьма.

Если она не уступит, то, как мне не неприятно угрожать горюющей матери, придется играть жестко. Указать, что ее заявления на вечере памяти и вчерашнем сборище могут быть истолкованы как разжигание розни и подстрекательство. Отметить, что два нападения на дом Фенн совпали с публичными собраниями в память о Дэниеле, и сообщить, что Верховный Суд очень мрачно смотрит на призывы, которые толкают других на насильственные действия.

Как только все неувязки будут устранены, а телевизионщики потеряют интерес, дело будет официально закрыто.

Честер пихает меня в бок. Харпер спустила гидрокостюм до бедер, открыв тонкую маечку, и гребет к берегу. Она хорошо смотрится здесь. Волосы развеваются, татуировки перекликаются с тату других серфингистов. Если она выберет себе эту профессию, на ее таланты везде будет спрос. Могу себе представить, как через несколько лет рядом будут работать два салона, таких же как у Джонни Малони и его ведьмы-матери.

Надеюсь, эта картина станет реальностью. Мать и дочь Фенн этого заслуживают после всего, что они перенесли. В последние дни враждебность в Санктуарии стала пугающей. Я помню иллюстрации гонения на ведьм, выставленные на Старой площади – и то, что сотворили с Сариным домом. Если вы поджигаете дом человека, вы уже приняли вероятность того, что сжигаете там и его самого.

Какой-то крик возвращает мое внимание к встрече Феннов у кромки воды. Началась она не слишком хорошо.

Харпер снова застегнула на себе гидрокостюм и, сунув доску подмышку, шагает к лодочному сараю. Сара осталась у воды, потрясенная и ошарашенная.

– Иди и проследи, чтобы Харпер не исчезла, – говорю я Честеру, подталкивая к берегу. – Так и знала, что разговор об отказе от обвинения в изнасиловании пойдет непросто. Скажу Саре, чтобы успокоилась. У нас все схвачено.

Честер уже бежит по песку, а у меня звонит телефон. Номер Реми.

– Привет, босс, мы здесь почти закончили. Свели Фенн вместе и скоро поедем.

Реми отвечает – и все рушится.

– Почти закончили? Да уж, на хрен вы закончили. Мне только что позвонил какой-то мерзкий белохалатник из Центра контроля заболеваний. Новость для тебя плохая, Маргарет Найт. В Санктуарии карантин.

– Что?

– Ка-ран-тин. От итальянского «сорок дней»: на столько изолировали корабли в портах, чтобы убедиться, что ни у одного подонка нет чумы. Или, как в Санктуарии, смертоносного ведьминского гриппа.

– Не смешно, Реми.

– Вот именно, Мэгги. Джейкоб Болт, сын шефа полиции, который, по твоим словам, страдал всего лишь грустно-итом? Он умер. Умер сегодня рано утром. И сразу после этого йельские очкарики еще с полдюжины человек увелзи в изолятор – школьников и копов. Колдовство опередило птичий грипп и приближается к Эболе.

Я сажусь на корточки на песке, прижимая телефон к уху и пытаясь перебить это безумие.

– Это истерия, Реми. Если людей поражает колдовство, но почему Эбигейл Уитмен по-прежнему на ногах и может говорить? А в больницу людей увозит ее муж. Я бы сказала, что это не просто совпадение.

– Хочешь сказать, что парнишка Болт умер от истерии?

– Конечно, нет! Но ты ведь знаешь, что люди, бывает, умирают от совершенно понятных причин.

– Не в том случае, когда они главные свидетели по делу об убийстве. Послушай: мне наплевать, даже если парень просто помер, поперхнувшись кексом. Просто все переросло в гребаный инцидент первой степени, так что нам нельзя просто сдать назад, как мы вчера обсуждали. Следующий мой звонок – губернатору, и я скажу ей, что лишил тебя жетона и отправляю туда мою лучшую команду. И тебе нельзя никуда увозить этих ведьм.

– Нет, Реми, я…

– Мы отправим их в тюрьму штата. Я прослежу, чтобы они были в безопасности. Но нам надо действовать правильно. Сейчас к нам заявятся репортеры со всей страны. Чертово цирковое представление с попкорном, – он делает паузу. Хмыкает. – Одно хорошо: я на пару недель избавляюсь от обязанности возить дочь на балет. Извини, что все так заканчивается, Мэгз. Подожди в Грин-пойнт приезда наших ребят, а потом двигай в штаб-квартиру.

Он обрывает звонок. Моя рука бессильно падает. Я уставилась в песок. Не могу поверить, что все так повернулось.

Джейкоб Болт умер?

И я определенно не собираюсь отдавать обеих Фенн.

Я иду к Саре. Она стоит у воды, вид у нее недоумевающе-контуженный. Видимо, они с Харпер поругались. Сначала она не реагирует. Я трясу ее за плечо, и только тогда она поднимает голову. Взгляд у нее затравленный. Может, она услышала мой разговор с Реми?

– Идемте, – говорю я, снова чуть ее встряхивая. – Пора увезти вас обеих отсюда.

– Я не… – говорит Фенн. Похоже, она плохо соображает. – Я…

От сарая доносится вопль. Крики. И тут я замечаю припаркованный у кафе патрульный автомобиль.

Не один. Три. И на боку одного написано «ШЕФ».

Мерзкий Коп схватил Харпер Фенн за волосы. Она переоделась в широкое платье и спотыкается о подол, когда он грубо выворачивает ей шею.

Второй рукой он приставил ей к голове пистолет.

Это еще что за хрень?

Кто-то шагает к нам по песку. От его жетона отражается свет.

Когда шеф Тэд Болт подходит к нам, то бьет Сару Фенн кулаком в лицо. Ведьма падает без звука – если не считать слышимого треска глазницы.

Я рычу и встаю между ним и ее распростертым телом.

– Это уже два эпизода телесных повреждений, Болт. Один – ваше, второй – того вашего парня. Пусть немедленно отпустит Харпер.

Болт улыбается – и это так блински неправильно, что у меня слов нет. Лицо у него скукожилось, словно сгнившее изнутри яблоко. Кожа на нем по-поросячьи розовая, каждая щетинка на подбородке словно болезненно воткнута в фолликулу. Глаза скорее красные, чем голубые.

Я слышу щелчок: он поднял пистолет и держит его в двух дюймах от моего лба. И я реально готова обделаться, потому что запоздало понимаю: для этого человека не осталось никаких правил и законов, не считая тех, что ему диктует дикое горе.