Татьяна Корсакова - Шепот гремучей лощины [СИ litres]

С дамами ему не везло… Уже вторая за пару дней и тоже не-живая. Он не смог убить ту и, кажется, не сможет убить эту. Потому что женщина. Потому что женщин даже бить нельзя, не то что убивать! Его так учили. Он усвоил это правило с младенчества.

А раз нельзя убивать, можно попробовать оттолкнуть. Это для начала, чтобы прийти в себя, чтобы решиться хоть на что-нибудь.

Оттолкнул, отступил на шаг. Он отступал, она наступала. Безумный танец, почти вальс. А нож в руке налился свинцом. Ни поднять, ни замахнуться. Что это? Морок? Таня говорила, что он не поддается, что у него стена. Тогда что? Слабость и трусость? Малодушие?

Он отступал. Она наступала. А потом он упал. Напоролся на корягу, зацепился и упал. Нож улетел в туман. Теперь уже все, не осталось поводов для душевных терзаний, нет у него больше оружия. И под рукой нет ничего, кроме неподъемной коряги и прелых листьев. Отбиваться придется голыми руками. У Митяя бы, наверное, получилось, а с ним пока не ясно.

Она наступала, улыбалась и мурлыкала совершенно по-кошачьи. Она была еще голодной, но уже предвкушала пир. Шея ее вытянулась, и руки, кажется, вытянулись тоже, алый лак на ногтях почернел. Она больше не была красивой. Да и женщиной она больше не была. Вот сейчас Сева смог бы ее убить. Если бы было чем…

Он пытался встать на ноги, барахтался в прошлогодней листве и понимал, что не успеет, что эта тварь быстрее и сильнее, а он безоружный. Тварь перестала мурлыкать и взвыла, уже не пряча свою нечеловеческую суть. Захотелось зажмуриться, но Сева не стал. Смерти нужно смотреть прямо в глаза. Вот в эти черные бессмысленные глаза. Не страшно, просто обидно, что так глупо попал. До слез обидно.

А тварь тянулась и удлинялась теперь уже всем своим телом. Ему хватило разума и инстинктов, чтобы оттолкнуть ее ногой, пнуть с такой силой, что заболела лодыжка. У него заболела, а тварь лишь качнулась. Сначала назад, а потом снова вперед. И когда разделяло их всего несколько сантиметров, вдруг замерла. Уголки алого рта поползли вниз, и само лицо словно бы тоже поползло. Севе казалось, что он слышит, как похрустывает отделяющаяся от костей кожа, как что-то булькает внутри этого длинного нечеловеческого тела. Вслед за соскальзывающей кожей его взгляд соскользнул вниз, к расстегнувшейся на пышной груди шелковой блузке, к торчащему между пуговицами острию. Острие было черным. И черное же марало блузку. Он уже видел такое. Хотел забыть, но все равно не забыл. На мгновение подумалось, что там, позади твари, окажется Таня. Тварь все еще скребла когтями остро заточенное древко, но из глаз ее уже уходила не-жизнь. Когда она рухнула вперед, Сева успел откатиться в сторону. Хватило на это и ловкости и сил. И на ноги он вскочил быстро, так ему хотелось увидеть ту, что убила тварь.

Вот только осиновый кол держала в руках не Таня, а Митяй. Сначала держал, а потом вонзил острием в землю и оперся на него, как на посох.

– Ну ты, блондинчик, даешь, – сказал он зло и сплюнул себе под ноги. – Что на тебя нашло?!

Что-то нашло. Что именно, сейчас и не вспомнишь. Но дело сделано – упыри мертвы. Если мертвое может умереть…

– Спасибо, – буркнул Сева и переступил через распластавшееся у его ног тело.

– Квиты, – усмехнулся Митяй и тут же спросил: – Откуда они взялись? Фон Клейст? – При упоминании имени врага лицо его посерело от ярости.

– Скорее, старуха. – Сева покачал головой. – Это она занималась гостями. Вот… решила поиграться напоследок.

– Откуда знаешь? – Митяй сощурился.

– Я уже видел такое. Они… эти существа, долго не живут. – Сказал и сам тоже усмехнулся. Как может жить мертвое?! – Это эксперименты… Фон Клейст экспериментировал с тобой, а старуха с остальными. У него научный подход, у нее эмпирический.

– Какой? – переспросил Митяй.

– Не важно. Фон Клейст хотел докопаться до сути вещей, хотел, чтобы его… – он запнулся, – его рабы оставались жизнеспособными как можно дольше. – И вот опять это неправильное словно «жизнеспособные». Но он мог подобрать других слов. – А старуха просто игралась. Они все для нее – игрушки. Как те девочки из башни. Понимаешь?

Митяй понимал, потому и мрачнел все сильнее.

– У них сначала не получалось, но это место… оно какое-то особенное, оно дает силу таким, как они. Силу и власть над чужими судьбами. Они набрались сил…

– А моя… мамка. – Митяй моргнул, на мгновение показалось, что он расплачется, но мгновение прошло, а Митяй так и остался стоять с сухими, воспаленными глазами. – Моя мамка – чей эксперимент?

– Потом. – Ему не хотелось обсуждать теории возникновения упырей в этом жутком месте.

– Сейчас! – Митяй упрямо вздернул подбородок, с его седых волос во все стороны полетели капли воды. – Чей она эксперимент?

– Она не эксперимент. У фон Клейстов был старший брат.

– Я знаю, они говорили при мне о нем. Сумасшедший с неконтролируемым чувством голода. Они держали его где-то в усадьбе.

– Он сбежал и начал… собственную охоту. Твоя мама стала первой жертвой. Потом садовник Гюнтер. А дальше он напал на Ольгу Владимировну.

– На бабу Олю? – Митяй нахмурился, а потом спросил: – Тогда почему она?..

– Почему не стала упырем? – Сева пожал плечами. – Я не знаю. Знаю только, что они с Таней особенные. Это как-то связано с кровью… Поэтому он ее и забрал.

– Мы ее найдет, – сказал Митяй очень тихо и очень серьезно, а потом мотнул головой и добавил уже зло: – А сейчас давай найдем моего батю!

Он запрокинул лицо к невидимому небу и закричал:

– Батя! Батя, мы тут!

Снова захотелось его ударить за такую беспечность. Вот только чем он тогда будет лучше упырей?

– Тихо, Митяй, нас могут услышать.

– Ага, батя мой нас может услышать! Нет тут никого, блондинчик! Никого, кроме нас и упырей!

Упырей, кстати, может быть не два, а больше. Сказать? Или останавливать Митяя бессмысленно? Ответ Сева уже знал, поэтому сунул два пальца в рот и засвистел. Свист получился по-разбойничьи громкий. От удивления Митяй перестал орать, глянул едва ли не с уважением, спросил:

– Ты чего, блондинчик?

– Зову.

– Кого?

Сева вздохнул, а потом сказал:

– Вот его.

Из тумана выступил Горыныч. Один из трех. Два других где-то пропадали.

– Явился – не запылился. – В голосе Митяя послышались странные нотки, словно бы он радовался появлению Горыныча, но старался скрыть свою радость. – Мог бы и пораньше. Глядишь, блондинчику не пришлось бы так страдать.

– Угомонись, – огрызнулся Сева, наблюдая, как Горыныч подходит к лежащему на земле телу, обнюхивает его едва ли не с презрением. – Угомонись и дай подумать.

На самом деле он уже все обдумал. После нападения упырей думал он теперь как-то быстрее. Жизнь заставила.

– Эй, – позвал он Горыныча. – Эй, слышишь меня?