Татьяна Корсакова - Шепот гремучей лощины [СИ litres]

Несколько мгновений Митяй смотрел на него ничего не выражающим, пустым взглядом, а потом оттолкнул, чтобы убедиться самому, чтобы тоже поверить. Он прижался ухом к груди дяди Гриши, зажмурился и затаился. А потом на его смертельно бледном лице появилось растерянное выражение.

– Живой, – прошептал он и тут же тоже заорал: – Я же говорил, что он фартовый!

Он снова затряс отца за плечи, и теперь уже Севе пришлось его отталкивать.

– Осторожнее! Его нельзя трясти! Наверное…

Нельзя трясти, а что можно? Что вообще им сейчас делать? Как сохранить этот невероятный фарт? Вера в нем крепла, но вместе с верой крепло и понимание, что без врача они не справятся. Что, возможно, это всего лишь отсрочка. Мучительная и бесполезная.

– Что нам делать? – спросил Митяй, на коленях подползая к отцу. – Что нам теперь делать, Сева?!

Впервые за все время знакомства он назвал его Севой. Вот только радости это не прибавило. Сева не знал, что им делать. Даже представить не мог, как нужно поступать. Он перевел растерянный взгляд с Митяя на Горыныча. Темный пес лежал в стороне, положив среднюю голову на передние лапы.

– Ты можешь ему помочь? – спросил Сева, понимая, что несет полную чушь. Понимал, что раненому может помочь лишь врач. Раненому. А как насчет смертельно раненого, почти мертвого?… – Можешь?

Горыныч поднялся с земли, подошел к лежащему на ворохе листьев человеку, три пары красных глаз уставились в одну точку.

– Куда ты… – кинулся было Митяй, но Сева его оттащил, рявкнул:

– Тихо, не мешай ему!

Митяй все понял, зрачки его расширились, кулаки сжались. Вот так выглядела надежда.

А Горыныч вздохнул, снова опустился на землю. Мертвая костяная голова потянулась к лицу дяди Гриши. Севе почудилось движение воздуха от губ дяди Гриши к мертвой голове. Если оставались в этом изувеченном теле остатки жизни, то Темный пес их выпивал прямо сейчас. Сева это понял. И Митяй это понял, потому снова забился, заметался. Пришлось держать, не пускать. Хуже уже не будет, мертвое мертвее не станет. Горыныч переступил с лапы на лапу и теперь уже средняя голова потянулась к развороченной груди человека. Черный язык лизнул черную же рану. Сначала одну, потом вторую и третью. Так нормальные псы зализывают раны. Но был ли Горыныч нормальным псом? Был ли он вообще псом?

Митяй снова дернулся. Третья голова обернулась, предупреждающе оскалилась.

– Не мешай, – повторил Сева шепотом. – Он его хозяин. Понимаешь? Пусть временный, но все равно хозяин. Не мешай.

А Горыныч уже отступил, снова улегся на землю, костяная голова его беспомощно повисла на шейных позвонках, но в провалах глазниц все еще тлели красные угли.

– Что он сделал? – спросил Митяй, на коленях подползая к отцу, ощупывая, осматривая его страшные раны.

Мертвая вода, живая вода… В голове звучал почти забытый дедов голос. Если с того света нужно кого вернуть, так сначала мертвой водой надо напоить, а уж потом живой. Это была сказка, одна из множества тех, что рассказывал дед маленькому Севе. Если нужно с того света вернуть…

Мертвая вода, живая вода… Мертвая голова, живая голова… И мертвая теперь чуть мертвее, чем раньше. Не потому ли, что забрала себе чужую смерть?

Сева тоже подполз к дяде Грише, проверил пульс. Пульса не было, но сердце билось. Редко. Очень редко, но сильно. Куда сильнее, чем раньше. И раны больше не исторгали из себя черные сгустки, раны, кажется, затягивались.

– Все, – сказал он и ткнул Митяя в плечо. Ободряюще ткнул, успокаивающе. А Митяй вдруг расплакался. Нет, не от боли, а от невероятного облегчения. Сева бы и сам расплакался, если бы мог. Но не выходило, не получалось у него пока дать волю чувствам. Он подошел к Темному псу, присел перед ним на корточки, положил ладонь на костяную голову. Руку пронзило холодом до самого плеча, кончики пальцев покрылись инеем. Но он не отдернул ладонь, провел ей ласково по белесой кости и только потом, погладил среднюю голову. На кончиках пальцев заплясали синие искры, средняя голова ощерилась, но не зло. Даже не предупреждающе. Напоследок Сева погладил и третью голову, а потом шепотом, чтобы не услышал Митяй, сказал:

– Спасибо тебе, Горыныч.

Они глянули на него все разом. Три пары огненных глаз словно в душу заглянули, и Сева отступил. Довольно на сегодня и ласк, и сантиментов. Темный пес не просто так назван темным, чтобы с ним тут нюни разводить. Помог и помог. Может, потом и цену какую запросит. Но пока помог, а за помощь следует благодарить.

Сева вернулся к Митяю и дяде Грише, еще раз проверил пульс и сердцебиение. Не почудилось – сердце бьется, с синих губ редко-редко, но все же срываются облачка.

– Что нам делать? – спросил Митяй, бережно запахивая на груди отца пальто. – Что теперь, Сева?

– Мне кажется, он теперь не умрет. – Хотелось добавить – пока не умрет, но он не стал. – Его нужно к врачу. Настоящему врачу. – Сева обернулся на Горыныча, тот, кажется, к чему-то прислушивался, на людей больше не обращал никакого внимания.

– И где нам найти настоящего врача?! – Митяй взъерошил волосы.

– В деревне. В деревне был, я точно знаю. Ольга Владимировна рассказывала.

– Был да сплыл. Разбежались все. А кто не разбежался, того фрицы убили. Понимаешь? – На дне Митяевых зрачков снова закипала ярость.

– Куда они могли побежать? – спросил Сева, скорее себя, чем Митяя, но ответил ему Митяй.

– К партизанам! Если вернуться в Видово нельзя, то пути только два: в город и в лес к партизанам. В городе сейчас тоже будут облавы. Если в Гремучем ручье все так страшно, как рассказывал батя, то искать будут везде. В городе тоже.

Сева не стал спрашивать, кого будут искать, но с доводами Митяя согласился. Разумнее идти в лес. Разумнее и безопаснее. До города они с дядей Гришей могут и не добраться, на дорогах наверняка уже эсэсовские патрули. А в лесу спрятаться легче. Самим спрятаться и Горыныча спрятать.

– Ты знаешь, где их искать?

– Партизан? – Митяй глянул искоса. – Догадываюсь. Идти придется далеко. Мы его на себе понесем. – Он обернулся, посмотрел на отца.

– Его Горыныч понесет. – Сева посмотрел на Темного пса, спросил: – Ты же поможешь?

Горыныч встал, подошел к дяде Грише, обнюхал всеми тремя головами, тихо проворчал.

– Будем считать, что это согласие, – сказал Сева и дернул Митяя за рукав: – Помоги мне его поднять!

Горыныч с заданием справился хорошо, с ношей своей шагал осторожно, но Митяю все время хотелось кинуться к нему, поправить, поддержать беспомощного, обмякшего, точно тряпичная кукла, отца. Сева его не пускал, всякий раз хватал за руку и придерживал. Во взгляде его читалась жалость пополам с решительностью. Митяю было плевать на его жалость, но решительность могла пригодиться. И он терпел, брал себя в руки, медленно брел вслед за Горынычем.