София Сеговия - Пение пчел

Она ничего не сказала Кармен, боясь разорвать хрупкие нити, которые вновь протянулись между ней и дочерью. Будучи все еще женщиной относительно молодой, Беатрис нет-нет да и задавалась вопросом, как она будет ощущать себя в старости. Она смотрела на свою мать, старомодную, высохшую и робкую, и спрашивала себя, как это происходит, неужели в один прекрасный день человек просыпается утром и думает: «Вот и наступила моя старость. Отныне мой мозг больше не станет принимать новые идеи, одежда всегда будет выглядеть одинаково, прическа тоже. Только и останется с ностальгией читать и перечитывать романы, которые любила в юности. Я позволю новому поколению – которое больше не понимаю, поскольку говорю на “старомодном” языке, – принимать решения за себя, потому что мне уже нечему научить их. Я буду отличной компанией для всех, но не для кого-то конкретно».

Беатрис была слишком молода, чтобы чувствовать себя старой. Но любая женщина, у которой есть взрослая дочь, мечтающая выйти замуж, чувствует: годы уходят. «В тридцать три года началась моя старость» – это еще одна неприятная новость, которой ей предстояло поделиться с мужем. «Франсиско, должна тебе сообщить, что с этого дня мы с тобой начинаем стареть». Нет. Очень непросто говорить с мужем об этом.

В свете новой ответственности последние два дня показались Беатрис вечностью. Перед отъездом в Амистад нужно было переделать кучу дел. Да, они возвращались в поместье, но по дороге она думала лишь о том, что привычный распорядок, какой у них был до октября, не вернется, что все изменилось, что надо будет заново приспосабливаться ко всему, будто к неизведанной реальности. А все ее смутные тревоги и печали обретут плоть. Она так взволновалась, что чуть не потребовала развернуть караван назад во Флориду, ведь там им удастся еще какое-то время продлить иллюзию жизни, какую они вели до эпидемии и детской влюбленности ее дочери.

Разумеется, она не осмелилась развернуть караван, потому что прежняя Беатрис никогда не избегала проблем и ответственности. Перед ней встала новая задача – найти в себе ту Беатрис, вызволить ее из болота нахлынувших мыслей. Что касается новых причесок и моды – тут все зависит от того, как будут выглядеть эти прически и мода. Ностальгия по романам юности была роскошью, которую время от времени можно себе позволить. Однако даже в старости Беатрис не превратится в чужую тень и не будет зависеть от чужих решений. Нет, она никогда не позволит себе пробуксовки. И ни за что на свете не позволит внукам называть себя иначе, нежели «бабушка Беатрис». Никаких «бабуля», «ба» или «нана». Это решение она приняла давно. А еще ей предстоит постепенно соединить две части, на которые распалось ее сознание, – прежнюю и новую. Она обретет единство и бросит двойника, в какого превратилась за последнее время.

Вопрос: которая из двух – прежняя или новая – вступит в битву за пробуждение Беатрис Кортес? Новая Беатрис была признательна прежней: в ее характере обнаружились качества, которые ее спасали, однако она опасалась, что прежняя возродится с такой силой, что в конце концов уничтожит достоинства новой.

Первое, что сделала мама по прибытии в Амистад, – спокойно вошла в дом, не уронив ни единой слезинки. Заметив, что все пребывает в весьма запущенном состоянии, мама, сестры и служанки немедленно взялись за дело: сняли простыни, вытряхнули их возле дома, переставили мебель, вытерли пыль. «Не вздумай ныть, Консуэло. Перемойте посуду и сковородки, поменяйте постельное белье, кругом сплошная грязь, а пыль такая, что того и гляди задохнемся».

Франсиско вместе с ней осматривал дом, то и дело повторяя, что все выглядит вполне сносно, пыли почти нет. Беатрис удивленно отметила, что на поверхности мебели и на полу пыли действительно до странности мало, но видел ли он, что творится под креслами и кроватями? А в каком состоянии тарелки и прочая утварь! Она лишь пожала плечами, когда Франсиско с досадой махнул рукой и исчез. Прежде она ни разу не рассуждала при нем о пыли и грязи – видимо, это его и раздосадовало. Правильно сказала бабушка, когда Беатрис выходила замуж: не следует говорить с мужем о повседневной работе по дому – мужчинам это совсем неинтересно. Беатрис всегда помнила ее совет, будучи уверенной, что Франсиско понятия не имеет, где хранятся веники, швабры и тряпки.

Распорядившись насчет генеральной уборки, она открыла сундук с вещами, сшитыми за время изгнания, в надежде, что юбка и блузка подойдут по размеру; если же это не так, ничего страшного: их всегда можно подогнать по фигуре. Она сложила вещи в сумку, туда же сунула куклу, сшитую из лоскутков.

Ее удивило, что Ансельмо Эспирикуэта не встретил их процессию. Придется отправиться к нему самой, чтобы выразить соболезнования. Было холодно, Ансельмо жил на отшибе, но дорога была сухой, поэтому она оделась потеплее и решила навестить семейство Эспирикуэта пешком. Отойдя от дома, заметила, что Симонопио идет за ней следом.

– Ты ведь знаешь, что я иду навестить семью Эспирикуэта. Если хочешь, оставайся дома.

Симонопио не послушался, и удивленная Беатрис обрадовалась: ей не хотелось общаться с вдовцом один на один.

Уже издалека было видно, что хозяйство запущено в отсутствие супруги Ансельмо – Хасинты Эспирикуэты, хоть она и не была слишком взыскательной. Дом выглядел еще более печальным и заброшенным. За все это время Ансельмо и его сыновья мало что сделали, дабы придать ему ухоженный вид. Ставни на окнах сколочены кое-как, щели такие, что не защищают ни от солнца, ни от ветра, всюду грязная посуда и мусор, вокруг все заросло сорняками. Казалось, трава растет прямо из фундамента.

Беатрис жалела сеньору Хасинту с первого дня их знакомства, увидев ее умирающей от голода, пугливой, увешанной детьми и лишенной надежды. Она полагала, что, когда ее муж получит работу, а семья дом, ее гнет станет менее тяжким, но вскоре убедилась в том, что ни постоянная работа, ни собственный надел, ни хорошее обращение не смягчают норов сеньоры Эспирикуэты. Несмотря на то что подобные чувства претили ее христианскому милосердию и она с трудом себе в них признавалась, ей не нравилось присутствие в Амистад семьи Эспирикуэта. Ее раздражали дерзость мужа, угрюмая неприязнь жены и вороватые взгляды обоих супругов. Беатрис не ждала ни похвалы, ни благодарности, и все же ее поражало полное отсутствие признательности со стороны обоих за предоставленную им новую жизнь, новые знакомства и новые возможности.

Франсиско с удивлением замечал: стоило ему заикнуться о том, чтобы позвать кого-то из семьи Эспирикуэта сделать какую-нибудь работу по дому, Беатрис категорически отказывалась. «Я подожду, когда освободятся Габино или Тринидад. Никакой спешки нет», – отвечала она ему. Она не хотела ловить на себе их тяжелые взгляды. Не хотела, чтобы они приближались к ее дочерям или к Симонопио. Не хотела, чтобы кто-то из них входил в ее дом и прикасался к вещам.