София Сеговия - Пение пчел

Он услышал последний удар грома.

– Занимайся своими делами, папа, – пробормотал Франсиско. – А мои предоставь мне. – И в наступившей тишине крепко уснул.

Вначале на отца все набросились, мол, зачем вкладывать деньги в дорогостоящую махину, которая делает то же самое, что и пара запряженных в плуг мулов, или в покупку дорогих семян, из которых вырастут те же культуры, что выращивались в наших краях всегда. Однако в итоге все признали его решение верным: трактор быстро пахал, сажал, а затем снимал урожай, который оказывался лучшим в районе, причем не только маиса, но и сахарного тростника, а кое-кто даже записался в очередь на аренду трактора в следующий сельскохозяйственный цикл.

Мама со смехом рассказывала, как папа, держа в руках инструкцию по эксплуатации, впервые запустил трактор, решив про себя, что в будущем обучит наиболее сообразительных пеонов и доверит трактор им. Однако в итоге это стальное чудище так ему полюбилось, что прошли месяцы, прежде чем он наконец согласился выпустить руль из рук, утверждая, что машина слишком дорогая и сложная, чтобы доверить ее кому-то другому, – они либо не справятся, либо угробят ее. Мама полагала, что для начала отец хочет набраться опыта, а потом передать этот опыт кому-то еще, однако замечала, что даже в этом случае не обязательно самому чистить весь трактор, от двигателя до последнего винтика, смазывать маслом и укутывать его, как младенца, каждый вечер после рабочего дня.

– У тебя полно других дел, – сказала как-то мама. – А ты только и знаешь, что обниматься с этим плугом. У тебя вон лошадь растолстела – так мало ты на ней ездишь.

Вняв словам жены, отец неохотно согласился доверить машину лучшему из его пеонов. Одновременно с этим он продвигал альтернативный план вложений в Монтеррей, делая вид, что поглощен предстоящей помолвкой Кармен, а эскапады Симонопио его не волнуют.

Той зимой отец решил было, что наконец добился своего и Симонопио забросит свои ежедневные вылазки в горы. Пару раз он предлагал ему съездить вместе на ранчо в Тамаулипасе на несколько дней. Там Симонопио превращался в прежнего неустанного спутника, веселого и жизнерадостного – такого, каким Франсиско не видел его уже целый год. Но едва вернувшись в Линарес, Симонопио снова исчез. Иногда он встречал отца на дороге, когда тот, проверив, как идут работы в полях, возвращался домой, но не более того. Он исчезал на долгие часы, хотя ночевал всегда дома. Отец не понимал причину его уныния, но всякий раз радовался, что крестник забыл свои длительные блуждания.

Мама рассказывала, как шокировала ее необъяснимая перемена, случившаяся с Симонопио с тех пор, как он переехал в сарай к пчелам и превратился в странствующего рыцаря. Он никогда не был игривым ребенком, но прежде его глаза по-детски блестели благодаря наивности и слепой вере всем и вся. Но если другие дети теряли этот блеск постепенно, по мере взросления, Симонопио утратил его внезапно, как будто кто-то нажал на выключатель и погасил свет, не давая возможности привыкнуть к новому человеку, возникшему в одночасье.

Честно говоря, если бы я однажды им сообщил – без слов, а то и вовсе не появляясь на глаза, как это делал Симонопио, или же с громким криком, как это обычно делал я сам, – что однажды уйду по своим делам и нет способа меня удержать, родители схватили бы меня за шиворот и осыпали угрозами. И я бы отказался от прогулок, потому что всегда был более-менее обычным ребенком. Сейчас мама, да покоится душа ее с миром, непременно возразила бы, если бы могла, что она сражалась со мной все мое детство. А я, как любой обычный ребенок, то и дело задумывал удивительные приключения, сочинял планы, как изменить мир к лучшему и навеки искоренить несправедливость, о которых начисто забывал при первых же признаках голода, при первом же приглашении поиграть у друга или уловив суровый взгляд родителей. Однако Симонопио, который и без того никогда не был обычным ребенком, стал совсем уж странным.

Мама полагала, что это жизнь вблизи пчелиных запахов и испарений изменила его характер. Она сочла своим долгом сказать отцу, чтобы тот убедил Симонопио вернуться в дом, поскольку няня Реха им помогать не желала. Отец выслушал маму, но просьбу не выполнил, понимая бессмысленность ее слов. Мама вела себя как всякая мать, не желающая понять, что дети выросли. Она продолжала воспитывать и пытаться изменить жизнь Симонопио, решив за него, что положено, а что нет. Но разве можно было изменить их крестника с телом десятилетнего мальчика и взглядом старца, в котором читались мудрость и непоколебимая решимость?

Им пришлось с уважением отнестись к происходившим в нем переменам: если соглашался ехать в Тамаулипас, тем лучше. Если же нет, некоторое время они его упрашивали, но затем оставляли в покое. Если он желает жить под одной крышей с пчелами, они не станут препятствовать. Как бы ни расхваливал отец преимущества ульев, которые доставили из Соединенных Штатов, ему не удалось убедить Симонопио, что в них пчелам будет лучше. Мальчик благодарно принял подарок, оценив папину щедрость, но в результате пчелы так и остались в тесной комнатушке шесть на шесть, которую делили с ребенком и которая прежде служила хранилищем для всяческой рухляди. Интересно, о чем думал отец? Неужели полагал, что, если ульи поставить рядом, пчелы немедленно в них переберутся, покинув старое жилье, в котором прожили десять лет? Тщетные надежды. Чтобы пчелам захотелось поселиться где-то в другом месте, их об этом должен попросить Симонопио, который никогда бы не сделал этого по собственной воле.

Как бы то ни было, родители неплохо пережили ту зиму, в целом благополучную и безбедную, чуть меньше беспокоясь за своего крестника, который держался в относительной близости к дому. Но, вообразив, что Симонопио навсегда отказался от блуждания по горным тропинкам, они ошибались: с первым весенним вылетом пчел Симонопио исчез.

Вот уже много дней подряд костями, мышцами и носом он чувствовал: зиме пришел конец. Днем раньше пчелы предупредили его своим суматошным жужжанием: завтра, завтра, завтра. Завтра они снова покинут свое убежище, как это случалось каждую весну. Завтра зима кончится. Завтра возобновится их жизненный цикл, а вместе с ним и странствия Симонопио.

Эта зима не была такой унылой, как предыдущая. Когда холода немного смягчились, пчелы начали вылетать почаще, без цели, без воодушевления, просто чтобы составить ему компанию. Словно забыв на несколько месяцев, что жизнь их сообщества зависит от ежедневных весенних вылетов. Они летали ради удовольствия, прерывали полет где придется и поворачивали домой. Они знали, что особых дел у них нет. Однако скоро их позовет работа, и они откликнутся с радостью. В тот временной промежуток между осенью и следующей весной единственной заботой пчел, помимо согревания своим телом сот, которые им предстояло передать следующему поколению, был Симонопио.