София Сеговия - Пение пчел

В ту зиму Симонопио не позволял себе слишком расслабиться. Он знал, что с течением времени опасность, которую представлял собой Эспирикуэта, не уменьшилась и было бы непростительной ошибкой махнуть на нее рукой. Странствуя по горам весь прошлый год, он не позволял себе забыть ужас, который вызывал в нем этот человек. Наоборот, он подкармливал этот ужас, он его взращивал. Как бы беспечно ни проходили дни, он не допускал самоуспокоения и не стремился избавиться от ответственности, которая легла на него как на первого и единственного человека, знавшего, что на самом деле Эспирикуэта – койот. Койот, которого Симонопио намеренно не видел с того дня, как в первый и последний раз ступил на его землю.

Симонопио сожалел о том, что расстраивает крестного, появляясь дома лишь изредка. Сожалел он и о прошлогодней весенней ночи, когда отсиживался в импровизированном лагере, а семья так всполошилась, что отправила на его поиски целый отряд. На самом же деле Симонопио никуда не уходил. Он всего лишь решил испытать свою храбрость, впервые проведя ночь в ближайшем лесу, и рассчитывал в любой момент вернуться домой, если недостанет отваги. Он ожидал, что ощутит ужас, однако вовсе не из-за него не мог уснуть: он скучал по своей постели, потому что ни разу в жизни не спал вдали от дома. Как вдруг, сидя без сна, услышал вдалеке шаги наскоро собранного отряда. Затем встревоженные речи. В голосе крестного звучало отчаяние: тот призывал спасателей разделиться на группы и разбрестись по лесу, призывая Симонопио.

Он уже готов был откликнуться, как вдруг среди остальных увидел молча бредущего Эспирикуэту. Он не хотел его видеть, не хотел чувствовать на себе при встрече его тяжелый взгляд. Симонопио спрятался в кустах, наспех разбросав и попрятав остатки своего крошечного лагеря. Из укрытия он видел, как спасатели удаляются. Эспирикуэта отстал от остальных, окликнул его по имени и замер. Он стоял всего в нескольких шагах от Симонопио. Мальчик закрыл глаза: он знал, как неумолимо притягивает сила взгляда. Мгновение, показавшееся ему нескончаемым, Эспирикуэта к чему-то прислушивался. Симонопио тоже замер, стараясь не дышать, наконец койот вслед за другими побрел назад к дому: крестный велел прекратить поиски в темноте, намереваясь продолжить их при свете дня.

Симонопио просидел в укрытии всю ночь. С первыми лучами рассвета, не дожидаясь, пока спасатели продолжат поиски, он возвратился. Ему хотелось зарыдать, чтобы выплакать слезы, которые не мог позволить себе крестный, но он сдержался, обнял его и так постоял некоторое время, пока не почувствовал, что мир возвращается в тело Франсиско Моралеса.

Симонопио хотелось объяснить причины своего исчезновения, но он знал, что, даже если правильно все сформулировать и подобрать нужные слова, его не поймут; он не мог объяснить, как важно для него преследовать пчел и добраться до конечной точки их пути. Даже зимой, когда вылеты пчел прекращались, он не мог позволить себе роскошь расслабиться и отдохнуть, а значит, утратить наработанное. Он надеялся, что к концу зимы ноги его не забудут каждую трещину и каждый камень на дорогах, а дороги не забудут его. Иногда он позволял себе и дни отдыха. В такие дни они с Франсиско Моралесом ездили на ранчо. Или же он один отправлялся в горы, стараясь вернуться вовремя, чтобы к вечеру встретить крестного на дороге. Случалось, забирался очень далеко и поджидал крестную в том месте, которое так ее опечалило и где земля до сих пор хранила следы давнишней междоусобицы. Но к вечеру всякий раз возвращался, чтобы переночевать с пчелами, чего почти не позволял себе в жаркие месяцы.

Благодаря проделанному в стене окошку, а заодно и терпению Симонопио в жаркие летние дни затхлый запах практически выветрился. Зимой, когда окно было накрепко заперто, в комнате ощущался лишь аромат пчелиных сот. Симонопио думал о том, что он и его пчелы дышат одним воздухом. Это утешало: он жил под защитой и покровительством нерушимого сообщества. Под пчелиным потолком спалось спокойно и крепко. Во сне его тело росло. Об этом сообщали брюки, которые будто бы уменьшались сами по себе, и нывшие в поношенных ботинках пальцы ног. Всякий раз, когда крестная заходила в сарай, чтобы занести новые ботинки или снять мерки для новых брюк, она говорила: «Ого, Симонопио, продолжай такими же темпами, и через месяц станешь выше меня!»

Расти ему нравилось. Было приятно, что другие замечают, как с возрастом меняется его тело. Но больше всего ему хотелось, чтобы об этом прослышал койот. Как только настала полноценная весна, он возобновил свои странствия по горам. Его возмужавшее и потяжелевшее тело преодолевало большее расстояние за меньшее количество времени. Добраться до точки, с которой он видел крестную, следовавшую в Монтеррей или обратно в Линарес, не требовало от него больше непомерных усилий, и останавливался он лишь затем, чтобы увидеть, как Беатрис проезжает на поезде. Он надеялся, что и она видит его.

В свободные дни он шел куда глаза глядят. С каждым разом забирался все дальше, подбадриваемый пчелами. «Еще немного, не останавливайся, уже близко», – жужжали они. Ночи проводил в полном одиночестве: пчелы не умели ночевать под открытым небом. Чтобы вылететь на другой день с первыми лучами солнца, им приходилось возвращаться в улей с вечера. Собираясь ночевать вдали от дома, Симонопио тщательно выбирал место для стоянки. С помощью кремня, подаренного крестным, разжигал костер, но не ради тепла, а чтобы предупреждать диких животных, в изобилии населявших окрестности: полянка занята. Ужинал смесью овса и меда. Запивал водой из фляжки, затем расстилал спальный мешок и залезал внутрь, представляя, что это его шкура, хранящая аромат тела. Рукой, покрытой мозолями от постоянного использования мачете, с помощью которого прокладывал себе дорогу в зарослях, он поглаживал, как талисман, рукоятку ножа, подаренного крестным. А потом засыпал, вспоминая истории, хранившиеся у него в памяти, особенно те, где главным героем был лев, а львом был он сам, Симонопио. Свирепым львом из собственных фантазий, а не тем, умершим еще при жизни, которого он видел в цирке Монтеррея.

Наутро он просыпался бодрым и готовым продолжить поиски. Однако именно в тот день его не разбудило, как обычно, затекшее во сне тело. Разбудил непонятный, притягательный и острый аромат, который плавал в воздухе, принесенный утренним ветерком, а может, крылышками пчел. И тут его осенило: это и есть то, что заставляло пчел ежедневно проделывать долгое путешествие. Это и было то самое сокровище: сейчас он его увидит и впервые к нему прикоснется.

Вопреки сложившейся привычке опытного путешественника снаряжение Симонопио оставил на месте ночевки, захватив с собой лишь мачете. Без него не обойтись. А теперь – как можно скорее добраться до конца странствий. Он прокладывал себе путь сквозь чащу кустарников. Острое мачете свистело из стороны в сторону как маятник, его ритм завораживал. Обзор загораживала одна колючая ветка, затем другая, затем еще одна, пока веток не осталось вовсе: перед ним было сокровище – место, куда стремились пчелы, место, где они его уже поджидали. «Любуйся. Касайся. Вдыхай. Бери. Забирай. Забирай. Быстро». И он послушался.