Алан Кранк - Кормилец

Когда впереди среди деревьев появился огромный, размером с двухэтажный дом, одуванчик, я обрадовался еще сильней. Это был уже не намек на происходящие в этом месте чудеса, а яркое подтверждение. Мои спутники прибавили шаг. Мне пришлось изо всех сил подналечь, чтобы угнаться за ними.

Одуванчик оказался цветущим деревом. Сначала я подумал, что это абрикос. Но потом решил, что дерево должно быть яблоней. Яблоней с молодильными яблоками, которые охраняла или ела та самая жар-птица. Я представил прекрасную огненную птицу, сидящую на ветвях цветущего древа, и радость превратилась в приступ веселой истерии. До этого подобное чувство я испытывал только однажды – десятью годами раньше, вечером в общежитии, когда попробовал курить гашиш. Но сходство было неполным. Тогда, накурившись, я боролся с собственными чувствами, а здесь, в лесу, эмоции казались мне чужими. Как будто насильно втиснутыми в голову.

Веселье волнами накатывало на меня. Я шел, смеялся и размахивал клетками, с радостью подчиняясь чужой воле. Шматченко и Наташа весело кружились впереди в каком-то средневековом танце: забегая друг перед другом, они кланялись, обнимались, смеялись и продолжали бежать дальше вперед – все быстрее и быстрее. Так продолжалось до тех пор, пока мы вплотную не подошли к дереву.

– Пришли, – громко сказал Шматченко, не прерывая свой смех.

Я обогнал остановившихся спутников, подошел ближе и коснулся рукой ветки. Краски вдруг потухли, как будто поздним вечером кто-то погасил свет. Небо вместо голубого стало прозрачно-серым. Бушующий свежей зеленью лес остался позади, а вокруг меня торчали редкие перекрученные стволы то ли высохших, то ли не очнувшихся от зимней спячки деревьев. На каменистой земле клочками прорастала жиденькая травка.

То, что с расстояния в несколько сотен метров казалось то цветущей яблоней, то гигантским одуванчиком, вблизи выглядело огромной корягой на дне высохшей реки. В полноводье течение развесило на кривых сучьях всякий хлам. В основном это были тряпичные ленты. Пестрые снизу и выцветшие, растрепанные сверху, разной длины и ширины. Но не только ленты. Пробежав взглядом по высохшей кроне, я отыскал вытянутые детские колготки, несколько капроновых чулок, собачьи поводки, рукав от болоньевой куртки и женские панталоны с кружевами. Я вспомнил нашу первую встречу со Шматченко, когда он, сухой, как это дерево, замотанный в смирительную рубашку, осыпал меня проклятиями и пытался вырваться. Сумасшедший и мертвое дерево походили друг на друга как мать и сын.

Конечно, никакой реки на вершине горы быть не могло. Тряпье кто-то развесил, и это был не ветер. Я стоял перед огромным Деревом счастья. Судя по состоянию тряпья и по провалившимся в древесину узлам в верхнем ярусе, первая вещь появилась здесь несколько десятилетий назад. Да и высота, на которой оказались эти вещи (не думаю, что кто-то пригонял сюда автовышку), свидетельствовала о том, что Дерево росло и поднимало вещи к небу не один десяток лет.

В нескольких шагах от меня под деревом находились развалины какой-то небольшой прямоугольной постройки, то ли сарая, то ли туалета: чуть возвышающийся над землей бетонный фундамент с низкой, высотой по колено, стенкой – не больше пяти рядов обточенных дождем и ветрами кирпичей, с глубокими щелями вместо швов. Верхние кирпичи грязно лоснились на скругленных гранях, как диваны в больничном коридоре, отполированные верхней одеждой. У фундамента валялись битые кирпичи и куски бетона.

Хохот моих спутников стал сбиваться, как глохнущий двигатель. Паузы между приступами становились длиннее. Смех постепенно перешел в короткие смешки, а затем совсем стих. Река радости вдруг обмелела. Дело было сделано. Как хищный цветок перестает благоухать сладким ароматом, поймав жертву, так Место перестало источать радость.

Не было сомнений, что мы пришли. Эта поляна не могла быть случайной попутной достопримечательностью. Слишком ярким был образ Дерева, слишком сильно оно соответствовало духу нашего предприятия.

«А где же птицы?» – подумал я.

Разумеется, после того как морок спал, я больше не ожидал обнаружить в сухих ветвях огненно-красного павлина и помнил, что, говоря о цели поездки, Шматченко выражался образно, но я по-прежнему был уверен, что мы прибыли сюда за птицами.

«И как он собирается их ловить? Мы не взяли ни силков, ни приманки. Не на чебуреки же они слетятся».

Мои размышления оборвал резкий чавкающий звук за спиной. Наташа вскрикнула. Я повернулся. Схватившись за голову, она упала лицом вниз.

«Запись 22 от 2.10.2017 г.

Я подскочил к Наташе и перевернул ее. Улыбка медленно сползла с грязного лица. Она все еще оставалась во власти мерзкого очарования. Потом кожа распрямилась. Наташа вздрогнула всем телом и обмякла. Я наклонился к ней: дыхания не было. Только запах персиков. Приторный и фальшивый, как сказочная весна в этом проклятом месте.

– Чтобы что-то получить, надо что-то отдать, доктор. Только не делай вид, будто ты не знал, чем все это кончится.

Голос Шматченко звучал откуда-то сверху и издалека, как если бы со мной вдруг заговорил Бог. Должно быть, это тоже был остаточный эффект недавней эйфории. Я отпустил тело и встал с колен. Только теперь я заметил несколько прямоугольных холмиков под деревом, происхождение которых ввиду только что случившегося было очевидным. Лицо Шматченко стало серьезным и бледным. Нижняя губа мелко задрожала, а на лбу выступила испарина. Он крепко сжимал лопату и не моргая смотрел на меня.

– Ты убил ее, – сказал я.

– Для того, чтобы вернуть к жизни твоего ребенка.

Я посмотрел под ноги в поисках ветки или камня. Чего угодно, чем можно было бы защититься. Вероятно, Шматченко предвидел ход моих мыслей и стал точно между мной и той разрушенной постройкой, рядом с которой валялись кирпичи. На земле передо мной были только пустые клетки и пакет с чебуреками. Выпуская психа на свободу, я допускал, что он может сбежать, может быть опасен для окружающих, но то, что я сам могу стать его жертвой, ни разу не пришло мне в голову. Я попятился назад.

– Стоять.

Я сделал еще два шага. Размашистым ударом лопаты по ноге Шматченко свалил меня на землю. Я упал лицом вниз рядом с трупом. Что-то уперлось в шею, придавливая к земле. Я перевернулся. Шматченко прижал к моей шее холодное лезвие и поставил ногу на лопату, как если бы собирался выкопать куст картофеля. Металл больно давил на кадык. На углу штыка лопаты, прямо под его ботинком, висел клок Наташиных волос.

– Не дури, доктор. Я не собирался тебя убивать, но мои планы могут измениться. Не мешай мне помогать тебе.

– Зачем ты это сделал?

– Я же русским языком сказал тебе: алкаш или наркоман. А ты привел ее.