Алан Кранк - Кормилец

– Там, справа от двери, есть кнопка. Нажмешь, я выйду, – сказал Доронин. – Подъезжай. Буду ждать.

Игорь позвонил ему по пути. С Дорониным Игорь давным-давно работал в шестой поликлинике, куда пришлось устроиться после эксцесса с выпиской Шматченко. Тогда Доронин был терапевтом. Специализацию он поменял лет семь назад.

Валера сильно располнел. Крепко пожал руку Игорю, обнял и похлопал по спине.

На нем был белый халат и колпак, покрытый мелким бледным рисунком – мультяшные черепа и кости. Наверное, по замыслу производителя спецодежды это должно было помочь врачу наладить контакт с малолетними пациентами.

– Надевай, – Доронин протянул Игорю белый халат и отвел на несколько шагов в сторону от Марины.

– А у тебя нет еще одного? – спросил Игорь.

– Есть, но не дам.

– Она же мать.

– Поэтому и не дам. Пойдем, скажи, что скоро вернешься, и пока ничего не объясняй.

– Ладно. – Игорь кивнул Марине и направился следом за Дорониным в раскрытую дверь.

В обложенной белым кафелем большой светлой комнате было тихо и светло. Вдоль стены в ряд стояли шесть каталок. Четыре из них были заняты. На ближней к двери лежало перемотанное бинтами, как мумия, детское тело. Наверное, жертва ДТП. Над телом склонилась пожилая медсестра и настраивала капельницу. На двух других лежали мальчишки. Одному из них было лет двенадцать. Он спал и во сне крепко прижимал к груди сжатые кулаки. Другой, помладше, повернулся лицом к Игорю и смотрел на него пустыми, мутными от обезболивающих препаратов глазами. Под простынкой в районе правого колена просматривалась забинтованная культя.

Лиза лежала на дальней каталке у окна. Ее зачем-то побрили наголо. За сутки она сильно похудела. Даже голова как будто стала меньше. Широкими шагами Игорь направился к дочери.

– Игорь, – шепотом окликнул его Доронин.

Он остановился и обернулся.

– Это не она.

Валера кивком указал на забинтованное тело перед входом.

Игорь подумал, что Доронин ошибся. Сделал еще два шага к окну и заглянул в лицо девочке. Оказалось, что ошибся он сам.

Он не мог даже коснуться дочери – вся голова была перебинтована. Видны были только края пересохших, покрытых коркой губ и выбившиеся сбоку из-под бинтов волосы, похожие на клок пакли. На месте глаз бинты промокли от крови. У изголовья стоял короб из серого пластика с экраном на широкой штанге. Из короба выходили с десяток трубок и проводов и скрывались под простыней. Лиза лежала неподвижно, и только ритмичное попискивание аппарата и скачущие цифры в углу монитора свидетельствовали о том, что она жива. Вчера он подвозил в школу свою девочку, живую и немного обеспокоенную невыученным параграфом по математике, а теперь перед ним лежал перебинтованный кусок окровавленного мяса, жизнь в котором поддерживал ящик, набитый электроникой.

Тишина, прерываемая только тихим щелканьем реле и ритмичным попискиванием пульсометров, больше ассоциировалась со смертью, чем с выздоровлением. Медсестра крутила регулировочное колесико на капельнице, считала капли и поглядывала на часы в углу монитора. Равнодушно и монотонно. Для нее это всего лишь работа. Как у паромщика на Стиксе. Не забудьте положить монеты в карман покойнику, чтобы он мог расплатиться. Обычно их кладут на глаза, но моя дочь – особый случай.

– Лиза поступила в начале десятого, – сказал Доронин. – Привез какой-то парень. Его сейчас полиция допрашивает. Нашел ее на Райской пустоши в щели между фундаментными блоками. Токарь, что ли. Ехал с утра на работу. Я сначала не понял, как он мог ехать и что-то услышать. А потом оказалось, что на велосипеде. Чудак какой-то. В такую погоду и на велосипеде.

Райской пустошью называли замороженную строительную площадку жилищного комплекса «Эдем». Года три назад что-то пошло не так, и застройщики, прихватив остатки денег пайщиков и бросив строительную технику с материалами, сбежали за границу. Теперь на стройке находились только сторожа и собаки.

– Она поступила без сознания. Скорее всего, из-за раны на голове. Иванишин оперировать боится, сказал, что будет звонить в центр. Переломаны два ребра справа. В плевральной полости жидкость. Через час будем пунктировать. Может, сами. Может, позовем кого-нибудь из хирургии. Посмотрим. Гемоглобин низкий. На два часа заказали плазму. Плюс переохлаждение. Плюс множественные травмы глаз.

Отдай ему то, что должен, или он заберет у тебя втройне.

Что же ты наделала, злобная сука! Я не убивал тебя. Я даже не просил тебя поехать вместе со мной. Ты сама предложила.

– Множественные травмы глаз, – медленно повторил Игорь. – Это как?

– Судмедэксперт сказал, что удары в области глазниц были нанесены острым и тонким металлическим предметом. Приезжал специалист из микрохирургии глаза. Пообещал, что займется этой проблемой после того, как мы разберемся с гемостазом.

Разумно. Зачем умирающему ребенку острое зрение?

– Ты хочешь сказать, что кто-то выколол ей глаза шилом? Верно?

– Хватит задавать мне идиотские вопросы, Игорь! – вдруг повысил голос Доронин. – Ты такой же врач, как и я, и должен понимать. Да, твоя дочка при смерти, если ты хочешь это услышать. Но мы будем делать все для того, чтобы спасти ее.

Мальчишка на соседней каталке резко повернулся. Затуманенные глаза вдруг сфокусировались. Он посмотрел на Доронина, потом на культю, вздрогнул всем телом и отвернулся к окну. Тщедушное тело затряслось. Он плакал беззвучно, боясь нарушить священную тишину этой маленькой преисподней. Перед выходом из палаты Игорь еще раз взглянул на дурацкий колпак Доронина и подумал, что патологоанатом, который будет резать его девочку, возможно, нацепит фартук в мелкую клубничку.

– Нет. Не надо ни бульонов, ни йогуртов. Если есть возможность – купи подушки от пролежней. Опрелости лучше упреждать, чем потом с ними бороться, – сказал Доронин, прощаясь в холодном предбаннике. – Ну и будем надеяться на лучшее.

Он пожал руку Игорю, кивнул Марине и скрылся за побитой каталками дверью. Марина села на скамейку. Игорь сел рядом.

– Как она? – спросила Марина.

Игорь пожал плечами, закрыл глаза, запрокинул голову и оперся затылком о холодную стену.

Предбанник начал расти в размерах. Он не мог этого видеть, но чувствовал. Маленькая комнатка увеличилась до размеров концертного зала, потом до размеров стадиона. Потом и вовсе превратилась в огромное, как пустыня, ничем не ограниченное пространство. И он чувствовал себя ничтожной крупинкой. Почти ничем.

Все повторяется. Они снова превратились в бездетную пару. Пустышку. Людей без цели и без будущего. Два живых трупа, чучела (он представил голову лося в сарае тестя со стеклянными шариками вместо глаз). Все повторяется. Только теперь вместо УЗИ-снимка – смартфон, полный соболезнований, а вместо двадцатилетней девушки – располневшая женщина. Он снова станет смотреть вечерние телепередачи, а Марина будет отворачиваться от детских колясок и избегать разговоров про детей.