Алан Кранк - Кормилец

Дамы и господа, я не слышу ваших аплодисментов. Еврей Иаков однажды боролся с Богом до рассвета, и его имя увековечено в Библии, а врач Доронин борется с Богом двадцать шесть лет, и о нем забыла даже бывшая жена. Так давайте аплодисментами хоть немного компенсируем сложившуюся несправедливость.

Доронин похлопал в ладоши и усмехнулся собственной шутке.

Он подошел к окну. Яркий белый свет слепил. Доронин прищурился, но не отвел глаз. В стекло врезались снежные хлопья. От никотина и кофе давило в груди и болела коленка (ударился о каталку, когда подключал дефибриллятор), но он по-прежнему улыбался. Ради таких моментов он и работал. Да что там работал – жил.

В одиннадцатом часу утра на заснеженную, забитую машинами больничную парковку въехала грязная «Мазда» с оторванным передним бампером. Сначала машина перегородила проезд, потом, немного поманеврировав, подперла сразу три стоявших в углу автомобиля.

Из машины вышла женщина в грязной синей дубленке. На ногах были насквозь промокшие замшевые сапоги с оторванными каблуками. В правой, перемотанной шарфом руке она держала большую охотничью фляжку болотного цвета, а в левой телефон.

– Лен, не переживай, я отремонтирую. Там не сильно. Сама увидишь. Из больницы сразу к маме. Дождешься? Как она? Ты покормила Красавчика? Да. Спасибо. Я тоже думаю, что все наладится.

Она убрала телефон в карман, размотала шарф и посмотрела на раненое запястье. Глубокий рваный порез затянулся коричневой коркой. Осколок оконного стекла она подобрала на территории части, под окном барака. Подруга подсказала. Старая верная подруга, которая привела ее к Дереву. Давать прокусить ему руку было слишком опасно.

Для человека, потерявшего не меньше литра крови, просидевшего несколько часов в ночном лесу и намотавшего за последние пятнадцать часов больше шести сотен километров, Марина чувствовала себя вполне сносно. Даже хорошо. Неестественно хорошо. Если бы она не прикладывалась к бутылке, то не смогла бы даже вернуться от Дерева к машине.

Марина убрала телефон, открыла заднюю дверь машины и заглянула в салон.

– Сиди здесь и никуда не уходи. Запирать я не буду – сработает сигнализация. Так что просто посиди и подожди.

Сережа пробурчал в ответ что-то нечленораздельное. Она захлопнула дверь, полезла рукой в карман, вытащила оттуда пригоршню мелочи и несколько скомканных купюр. Прежде чем отправляться в реанимацию, надо зайти в аптеку за шприцом.

Вместо Прохорова за дверью стояла его жена.

«Напрасно они ходят порознь, – подумал Доронин. – С этого все начинается. Сначала вы порознь ходите, потом живете».

– Здравствуйте, – сказала Марина. – Можно?

– Здравствуйте. А где Игорь?

– Заболел. Температурит.

Она и сама выглядела нездоровой. Волосы спутались, на бледном лице отпечаталась глубокая усталость. Для полного счастья только гриппа в палате ему не хватало.

– Со мной все в порядке, – словно прочитав его мысли, отозвалась она.

– Ладно. – Доронин вытащил из кармана маску и протянул ей. – Только без объятий и поцелуев.

Она кивнула.

В палате пахло хлоркой. Кресло, в котором дежурил Доронин, по-прежнему стояло рядом с каталкой. Санитарка не откатила его на место, когда убиралась. Врач указал Марине на него, и она села.

Девочка лежала неподвижно. Бинты скрывали лицо, а простынь – тело. Правая кисть слегка выбивалась из-под простыни. Так же как вчера и позавчера. Кому-то палата могла показаться Спящим королевством. Но не Доронину. Он хорошо помнил, как эти маленькие тонкие пальцы семь часов назад сжимались в кулак после каждого электроудара.

Прохорова обернулась и попросила взглядом оставить их наедине. Он отошел к окну. Снег закончился.

Ну вот, спаситель в итоге оказался посторонним человеком с улицы. Мимокрокодилом, как пишут в интернете. А если разобраться по существу – для этой девочки он второй отец. Своим существованием она обязана ему не меньше, чем Игорю. Впору фамилию исправлять на Прохорова-Доронина.

За спиной вдруг что-то стукнуло, и по кафелю полетели битые стекла. Доронин обернулся. На полу лежала опрокинутая штанга. Рядом свернулась двумя кольцами трубка системы. Женщина, склонившись над кроватью, одной рукой держала девочку под локоть, а другой выдавливала через катетер в вену дочери какую-то мутную жидкость из пятикубового шприца.

– Какого хрена! Стойте! – закричал Доронин.

Она обернулась и одним нажатием на поршень выдавила остатки жидкости. Пустой шприц упал на пол раньше, чем Доронин оттолкнул ее от ребенка.

– Что вы сделали?

Он читал на «Врачах без границ» про такие случаи, но пациентами всегда были старики, инвалиды, безнадежные раковые больные. И никогда дети.

– Это древесный сок. Ей будет лучше, – сказала Прохорова.

Он взял девочку за руку и пощупал пульс, как будто не верил пищанию пульсометра и цифрам на мониторе. Частит. Сколько прошло? Секунд двадцать? Сейчас начнет сбоить. Кривая кардиограммы превратится в прямую, ритмичные попискивания сольются в один непрерывный звук.

Выиграл схватку? Спас? Победил? Ха-ха-ха. Я знаю и не такие фокусы. Прохорова-Доронина. Так на могильной плите и напишут.

– Что вы наделали!

Адреналин растворил усталость, и Доронин будто протрезвел. Он вдруг увидел то, на что не обратил внимания, когда впускал Прохорову в отделение: бегающий взгляд, черные круги под глазами, дрожащие губы, два сломанных ногтя на левой руке и бинт на запястье. Она прикрывала рану перекинутой через руку дубленкой, когда пришла.

Да она же свихнулась от горя. Чем ты думал, когда пускал ее в палату?

Прохорова отвела взгляд, развернулась, подхватила с кресла свои вещи и быстрыми шагами вышла из палаты.

– Стойте.

В дверях Доронин столкнулся с Аней.

– Что случилось, Валерий Романович?

– Она ей что-то уколола.

– Кто? Кому?

Доронин не ответил, глядя в сторону входа. Доводчик мягко прикрыл дверь.

На мониторе было по-прежнему семьдесят два удара в минуту. Давление сто пять на семьдесят восемь. Сколько прошло? Минуты две-три. Доронин поднял с пола шприц, вынул поршень и понюхал. Тухлый запах сероводорода, как у грязи в Железноводске.

– Полицию вызывать? – спросила медсестра.

– Не знаю. – Доронин еще раз посмотрел на экран.

Состояние девочки не ухудшалось.

Весна две тысячи восемнадцатого года была очень ранней. В первых числах марта на остановке напротив дома Прохоровых появились пенсионеры с саженцами и лопатами. А в середине месяца расцвели деревья. На месяц раньше обычного.