Клайв Баркер - Книги крови. Запретное [сборник litres]

Он стоял не более чем в ярде от кровати и все равно не мог ничего разглядеть; тень не позволяла ему это сделать. Раз ему не давали увидеть, Клив протянул к койке руку. От прикосновения завеса разошлась, словно дым, и стала видна бившаяся на матрасе фигура.

Разумеется, это оказался Билли; и все же это был не он. Может, Билли из прошлого или из будущего. Если это было так, то Клив не желал иметь ничего общего с грядущим, способным так изуродовать человека. Там, на нижней койке, лежал темный изможденный силуэт, все еще обретавший плотность на глазах у Клива, сшивавший себя из теней. В его светящихся глазах, в его арсенале похожих на иглы зубов было что-то от бешеной лисы; в том, как он сворачивался, – что-то от перевернутого насекомого, чья спина больше походила не на плоть, а на панцирь, а еще больше – на ночной кошмар. Ни одна его часть не была устойчива. Какой бы он ни обладал формой (возможно, их было множество), Клив видел, как она тает. Зубы становились все длиннее и при этом все менее прочными, их материя растянулась и сделалась хрупкой, а потом рассеялась как туман; кривые конечности, молотившие воздух, тоже истончались. Под этим хаосом Клив видел, как отчаянно пытается проявиться призрак Билли Тэйта, распахнувший рот и бормотавший агональную чушь. Ему хотелось запустить руки в эту круговерть и вытащить оттуда мальчишку, но Клив чувствовал, что процесс, за которым он наблюдает, не завершен, и вмешательство будет фатальным. Он мог только стоять и смотреть, как тощие белые конечности и волнующийся живот Билли корчатся, стряхивая с себя омерзительную форму. Светящиеся глаза исчезли почти в самом конце, выплеснувшись из глазниц бесчисленным множеством струй и исчезнув в черной дымке.

Наконец Клив увидел лицо Билли, на котором до сих пор проглядывали намеки на то, чем оно было раньше.

А потом исчезли и они, тени ушли, и на постели остался лишь мальчик, голый и задыхающийся под тяжестью мук.

Он посмотрел на Клива, лицо его было абсолютно пустым.

Клив вспомнил, как мальчишка жаловался твари из города. «…больно… – так ведь он говорил? – …Ты не рассказывал мне, как это больно…» Это была несомненная правда. Тело мальчишки походило на безжизненный пейзаж из пота и костей; менее привлекательной картины себе и представить нельзя. Но он был человеком ; хотя бы это утешало.

Билли открыл рот. Губы у него были красными и гладкими, как будто накрашенными помадой.

– Что… – сказал он, пытаясь говорить между болезненными вздохами. – Что будем делать теперь?

Похоже, от речи ему стало только хуже. Его явно затошнило, он зажал рот ладонью. Клив отошел в сторону; Билли поднялся и, спотыкаясь, направился в угол камеры, к ведерку, которое стояло там для ночных походов в туалет. Рвота одолела его прежде, чем он достиг цели; жидкость выплеснулась между пальцев и потекла на пол. Клив отвернулся, пока Билли выворачивало наизнанку, готовясь почувствовать запах, который придется терпеть до начала утренней уборки. Однако камеру наполнила не вонь блевотины, а что-то более сладкое и приторное.

Озадаченный, Клив снова посмотрел на скорчившуюся в углу фигурку. Пол между ее ног забрызгала темная жидкость; она же ручейками стекала по голым ногам. И во мраке камеры было ясно, что это кровь.

Даже в тюрьмах самого строгого порядка насилие может – и это неизбежно – вспыхнуть без предупреждения. Отношения двух преступников, проводящих вместе по шестнадцать часов в сутки, штука непредсказуемая. Однако, насколько было известно надзирателям и заключенным, между Ловеллом и Нэйлером не было вражды. К тому же, пока не послышался вопль, из их камеры не доносилось ни звука: ни споров, ни криков. Что заставило Нэйлера неожиданно атаковать и убить своего сокамерника, а потом нанести себе чудовищные раны – вот о чем спорили в столовой и на спортивной площадке. «Как?», однако, было куда интереснее, чем «почему?» Слухи о состоянии, в котором нашли труп Ловелла, бросали вызов фантазии; даже у людей, для которых жестокость была обычным делом, описания вызывали шок. Ловелла не слишком любили; он был забиякой и обманщиком. Но, что бы ни сделал, он не заслужил подобного надругательства. Его выпотрошили, ему выдавили глаза, оторвали гениталии. Нэйлер, единственный возможный противник, умудрился после этого вскрыть себе живот. Теперь он лежал в реанимации; прогноз оптимистическим не был.

Кливу оказалось несложно, раз уж по крылу гуляла такая буря возмущения, провести весь день практически незамеченным. Ему тоже было что рассказать: но кто ему поверит? Он сам себе едва верил. На самом деле в течение всего дня, когда увиденное снова вставало перед глазами, Клив спрашивал себя, не сошел ли он с ума. Впрочем, разве душевное здоровье – штука не относительная? Что для одного безумие, для другого – политика. Единственное, в чем он был уверен, – это в том, что видел, как превращается Билли Тэйт. Он цеплялся за эту уверенность с упрямством, рожденным из отчаяния. Если не верить собственным глазам, защиты, сдерживающей тьму, не останется.

После помывки и завтрака все крыло вернулось в камеры; работу, отдых – любую деятельность, требовавшую перемещения по этажам, – отменили; камеру Ловелла сфотографировали и обыскали, а потом отмыли. После завтрака Билли проспал целое утро; состояние его больше походило на кому, чем на сон, такова была его глубина. Проснувшись к обеду, он стал куда веселее и общительнее, чем за последние недели. Бессмысленная болтовня никак не выдавала, что он знает о случившемся прошлой ночью. Днем Клив решил поговорить с парнем начистоту.

– Ты убил Ловелла, – сказал он. Не было смысла притворяться, что он ничего не знает; если мальчишка не помнил, что сделал, сейчас, значит, точно вспомнит потом. А вспомнив, как быстро он поймет, что Клив видел его превращение? Лучше признаться сразу.

– Я видел тебя, – сказал Клив. – Видел, как ты изменился…

Билли, казалось, не слишком обеспокоило это откровение:

– Да. Я убил Ловелла. Ты меня винишь?

Вопрос, вызывавший сотни других, был задан с легкостью, словно представлял лишь слабый интерес, не более.

– Что с тобой случилось? Я видел тебя… здесь , – Клив ткнул пальцем, вздрогнув от воспоминаний, в нижнюю койку, – и ты не был человеком.

– Я не хотел, чтобы ты видел. Я ведь давал тебе таблетки? Не нужно было шпионить.

– И прошлой ночью… – сказал Клив. – Тогда я тоже не спал.

Парень моргнул, точно удивленная птица, чуть наклонил голову:

– Ты сделал большую глупость. Очень большую.

– Хочется мне или нет, но меня это касается. Я вижу сны.

– Ах да, – теперь фарфоровый лоб избороздили морщины. – Да. Тебе ведь снится город?

– Что это за место, Билли?