Стивен Кинг - Самое необходимое

Он ни капельки не был сейчас похож на мистера Уэзерби.

«Мой друг , — подумал Фрэнк. Одной рукой засовывая фотографии обратно в конверт, он смял записку в другой. Теперь голубая искорка злости стала оранжевой. Сырые дрова охватило пламя. — Ладно, я приду туда. Я приду, и мы обсудим это дело с моим другом, Джорджем Т. Нелсоном».

— Да, конечно, — сказал вслух Фрэнк Джуэтт. — Конечно ... — И его улыбка стала шире.

10

Время подходило к четверти четвертого, и Алан решил, что Брайан Раск, должно быть, пошел другой дорогой; вереница расходившихся по домам учеников почти иссякла. Шериф уже полез было в карман за ключами от машины, когда заметил одинокую фигурку парнишки, катящего на велосипеде по Скул-стрит прямо к нему. Паренек ехал медленно, сгорбившись за рулем и так низко наклонив голову, что Алан не мог разглядеть его лица.

Но он видел, что лежало на багажнике велосипеда: сумка-холодильник.

11

— Вы поняли? — спросил мистер Гонт у Полли, державшей теперь в руках конверт.

— Да, я... Я поняла. Да, — ответила Полли, но на ее сонно-мечтательном лице отразилась тревога.

— Вы не кажетесь веселой.

— Ну... Я...

— Штуки вроде азки не всегда хорошо действуют на людей, которые невеселы, — сказал мистер Гонт. Он ткнул пальцем в маленький холмик на ее груди, где серебряный шарик прижимался к коже, и снова она почувствовала, как внутри шарика что-то странно шевельнулось. В то же самое мгновение жуткие судороги боли пронзили ее руки, словно на них с размаху накинули сетку из острых металлических крючков. Полли громко застонала.

Мистер Гонт согнул палец, которым ткнул в медальон, манящим жестом. Она снова почувствовала шевеление внутри серебряного шарика — на этот раз более явственно, — и боль прошла.

— Вы ведь не хотите вернуться к прежнему состоянию, а, Полли? — мягким, шелковым голосом спросил мистер Гонт.

— Нет! — закричала она. Грудь ее начала быстро вздыматься и опускаться. Руки стали торопливо тереться одна о другую, словно она что-то застирывала, а ее взгляд ни на секунду не отрывался от его глаз. — Пожалуйста, нет!

— Потому что все может стать еще хуже, верно?

— Да! Да, может!

— И никто этого не понимает, не так ли? Даже шериф. Он-то понятия не имеет, что значит проснуться в два часа ночи с адским огнем в ладонях, правда?

Она помотала головой и заплакала.

— Делайте все, как я говорю, Полли, и вам никогда больше не придется так просыпаться. И еще кое-что — делайте то, что я говорю, и если кто-то в Касл-Роке и узнает, что ваш ребенок сгорел в трущобе Сан-Франциско, они узнают об этом не от меня.

Полли издала хриплый отчаянный крик — так вскрикивает женщина, которой приснился жуткий, кошмарный сон.

Мистер Гонт улыбнулся.

— Существует не одна разновидность ада, верно, Полли?

— Как вы узнали о нем? — прошептала она. — Никто не знает. Даже Алан. Я сказала Алану...

— Я знаю, потому что знать — моя профессия. А подозревать — его профессия, Полли. Алан так и не поверил тому, что вы ему рассказали.

— Он говорил...

— Я не сомневаюсь, что он говорил все, что нужно, но он не поверил вам. Женщина, которую вы наняли сидеть с ребенком, была наркоманкой, так? Тут не было вашей вины, Полли, но, разумеется, все, что привело к этой ситуации, являлось вопросом личного выбора, не так ли? Вашего выбора. Молодая женщина, которую вы наняли присматривать за Келтоном, задремала и выронила сигарету — а может, это была «травка», — в мусорную корзину. Вы можете сказать, что это ее палец нажал на спусковой крючок, но ружье было заряжено вашей гордыней, вашей неспособностью согнуть шею перед родителями и прочими почтенными жителями Касл-Рока.

Полли стала всхлипывать громче.

— Но разве молодая женщина не должна иметь собственную гордость? — мягко спросил мистер Гонт. — Когда уже ничего больше не остается, разве не должна она держаться хотя бы за эту единственную монетку, без которой ее кошелек останется совсем пустым?

Полли вызывающе подняла мокрое от слез лицо.

— Я полагала, это мое личное дело, — сказала она. — Я и сейчас так считаю. Пускай это гордыня, что с того?

— Да, — ответил он успокаивающим тоном. — Сказано неплохо, но... Они бы приняли вас обратно, не правда ли? Ваши мать и отец? Это было бы не очень приятно — с ребенком, вечно напоминающим им обо всем, с болтливыми языками, распускающими сочувственные сплетни, — но вполне возможно.

— Да, и каждый Божий день я бы уповала на то, чтобы выбраться из-под каблука своей матери! — выкрикнула она яростным, противным голосом, не имеющим почти ничего общего с ее нормальным тоном.

— Да, — подтвердил все так же успокаивающе мистер Гонт. — И потому вы остались там, где были. У вас был Келтон, и у вас была ваша гордость. И когда Келтон умер, осталась еще гордость... верно?

Полли издала крик боли и отчаяния и закрыла мокрое лицо ладонями.

— Это болит сильнее, чем ваши руки, правда? — спросил мистер Гонт. Полли кивнула, не отнимая ладоней от лица. Мистер Гонт заложил свою отвратительную длиннопалую ладонь себе за голову и сказал тоном, каким произносят панегирик: — Гуманизм! Как благородно! Какая жажда принести себя кому-то в жертву!

— Хватит! — простонала она. — Неужели вы не можете перестать?

— Это секрет, так ведь, Патриция?

— Да.

Он дотронулся до ее лба. Полли издала сдавленный стон, но не отодвинулась.

— Это та дверь в ад, которую вы хотели бы держать на замке, верно?

Она кивнула, не поднимая головы.

— Тогда делайте, что я говорю, Полли, — прошептал он, отвел одну из рук женщины от ее лица и стал гладить. — Делайте, что говорю, и держите язык за зубами. — Он пристально взглянул на ее мокрые щеки и покрасневшие глаза. На какое-то мгновение его губы скривил слабый отблеск отвращения.

— Не знаю, от чего мне становится противней — от вида плачущей женщины или смеющегося мужчины. Утрите вы ваше проклятое личико, Полли.

Медленно, как во сне, она достала из сумочки вышитый носовой платочек и начала вытирать лицо.

— Так-то лучше, — сказал он и выпрямился. — Теперь я отпускаю вас домой, Полли, у вас есть дела. Но хочу, чтобы вы знали: мне было очень приятно иметь с вами дело. Я всегда так восхищаюсь дамами, которые черпают гордость в самих себе.

12

— Эй, Брайан... Хочешь, покажу тебе фокус? — Мальчик на велосипеде быстро поднял голову, челка его упала на глаза, и на лице его Алан увидел выражение, которое ни с чем не спутаешь: голый неприкрытый страх.

— Фокус? — дрожащим голосом переспросил паренек. — Какой фокус?

Алан не знал, чего боялся мальчишка, но одно он понял сразу: его волшебное искусство, на которое он часто полагался, как на ледокол, имея дело с детьми, на этот раз по каким-то причинам было совершенно неуместно. Лучшее, что он мог сделать, это отложить его подальше и как можно скорее начать все сначала.