Стивен Кинг - Самое необходимое

Норрис оторвал ленту и раскрыл коробку. На предмете, находившемся внутри, лежал листок белой оберточной бумаги — такой тоненькой, что была видна ровная поверхность с несколькими выступающими гранями под ним, но не настолько прозрачной, чтобы распознать, что за штуку он скрывает.

Он полез внутрь, чтобы снять обертку, и его указательный палец уперся во что-то твердое — какую-то выступающую металлическую пластину. И тяжелая стальная челюсть сомкнулась на листе оберточной бумаги, а также на трех пальцах Норриса Риджвика. Боль пронзила руку до плеча. Он заорал и качнулся назад, обхватив правое запястье пальцами левой руки. Белая коробка свалилась на пол. Оберточная бумага смялась.

Ох, мать твою, как же больно! Он схватился за свисавшую сморщенной лентой обертку и сорвал ее. Под ней оказалась огромная мышеловка «Победа». Кто-то взвел ее, засунул в коробку, накрыл оберточной бумагой, чтобы она была не видна, а потом завернул коробку в голубую фольгу. Теперь она вцепилась в три пальца его правой руки. Он видел, что она начисто сорвала ноготь с указательного пальца — осталось лишь кровоточащее месиво живого мяса.

— Аа-а, ссука! — проорал Норрис. В шоке от боли он сперва хрястнул мышеловкой о стол Джона Лапойнта, вместо того чтобы отогнуть стальной зажим. Все, чего он этим достиг, — это нового приступа жуткой боли во всей руке. Он снова заорал, схватил зажим и потянул его назад. Пальцы высвободились, и мышеловка лязгнула о пол. Стальной зажим снова защелкнулся на деревянной основе.

Норрис секунду постоял на месте, весь дрожа, потом снова ринулся в мужской туалет, пустил холодную воду в раковине и сунул правую руку под кран. Боль была адской, как будто резался зуб мудрости. Он стоял с искаженным гримасой боли лицом, глядя, как струйки крови стекают в раковину, и вспомнил слова Сэнди: «Мистер Китон заходил... Может, это он оставил. Может, это его воздушный поцелуйчик».

И карточка: «ТОЛЬКО НАПОМИНАНИЕ».

Ну да, это был Зануда, кто же еще! Он не сомневался ни секунды. Точно! Это в его стиле!

— Ах ты, сучий потрох, — простонал Норрис.

Холодная вода остудила пальцы, заглушила ужасную

боль, но он понимал, что боль вернется к тому времени, когда он доберется до дома. Аспирин может немного помочь, но все равно спать ему сегодня уже не придется. Как, впрочем, и ловить рыбу завтра.

«Нет, я поеду... — сказал он себе. — Поеду на рыбалку, даже если моя рука отвалится к чертям. Я собирался ехать, я готовился, и никакой сраный Дэнфорт Китон, никакой сраный Зануда меня не остановит».

Он выключил воду и бумажным полотенцем осторожно промокнул руку. Ни один из защелкнутых мышеловкой пальцев не был сломан — так по крайней мере ему казалось, — но они уже начали распухать, и никакая вода тут не поможет. Зажим оставил темно-лиловый рубец на пальцах, между первым и вторым суставом. Голое мясо из-под сорванного ногтя на указательном пальце сочилось капельками крови, и пульсирующая боль, приглушенная струей холодной воды, возвращалась.

Он вернулся в пустой офис и взглянул на защелкнутую ловушку, валявшуюся на боку возле стола Джона Лапойнта. Осторожно поднял ее, положил обратно в подарочную коробку и сунул коробку в верхний ящик своего стола. Потом вытащил из нижнего ящика флакон с аспирином и вытряс из него три таблетки прямо в рот. Обертку, фольгу, ленту и бант он бросил в мусорную корзину, прикрыв сверху листами бумаги.

Он не собирался посвящать ни Алана, ни кого бы то ни было в подробности той грязной шутки, которую сыграл с ним Зануда. Они не стали бы смеяться, но Норрис знал, что они подумали бы, или... полагал, что знает: «Только Норрис Риджвик мог попасться на такое — сунуть руку прямо во взведенную мышеловку... Нет, вы представьте себе!»

«Наверно, эго от твоей тайной возлюбленной... Мистер Китон заходил вечером... Может, это его воздушный поцелуйчик...» — вспомнились ему слова Сэнди.

— Я сам с этим разберусь, — глухим, мрачным голосом произнес Норрис. Свою пораненную руку он прижимал к груди. — Разберусь по-своему и в свое время.

Вдруг ему пришла в голову другая мысль: что, если Зануда не стал полагаться на одну лишь мышеловку, которая в конце концов могла и не сработать? Что, если он побывал у Норриса дома? Там лежала удочка «Базун», и он ее даже не запер — просто поставил в углу сарая, рядом с плетеной корзиной для рыбы.

Что, если Зануда прознал о ней и решил... сломать?

— Если он это сделал, я сломаю его самого, — сказал Норрис. Он так глухо и злобно прорычал это, что ни Генри Пейтон, ни другие коллеги по охране порядка никогда не узнали бы его голоса. Уходя из конторы, он совершенно забыл о том, что ее нужно запереть. На какое-то время он даже забыл про боль в руке. Единственное, что сейчас имело для него значение, — это поскорее добраться до дома. Добраться до дома и удостовериться, что с удочкой все в порядке.

8

Когда Алан зашел в комнату, одеяло на кровати не шевельнулось, и он подумал, что Полли спит — не иначе, не без помощи принятого на ночь перкодана. Он тихонько разделся и скользнул в постель. Когда голова его коснулась подушки, он увидел, что глаза ее открыты и смотрят прямо на него. На мгновение он так удивился, что даже вздрогнул.

— Что за незнакомец вторгся в девичью постель? — тихонько спросила она.

— Всего лишь я, — ответил он, чуть улыбнувшись. — Прости, что разбудил тебя, девица.

— Я не спала, — с этими словами она обняла его за шею. Он положил свою руку ей на талию. Ее сонное тепло было очень приятным, как теплый комочек меха. На мгновение он ощутил что-то твердое на своей груди, и ему показалось, что на ней под хлопковой ночной рубашкой что-то надето. Но предмет тут же скатился между ее левой грудью и подмышкой и повис там на своей тоненькой серебряной цепочке.

— С тобой все в порядке? — спросил он.

Она прижалась лицом к его щеке, не выпуская Алана из объятий. Он почувствовал, как ее руки сомкнулись позади его шеи.

— Нет, — сказала она. Слово вылетело, как дрожащий вздох, и она начала всхлипывать.

Он прижимал ее к себе и гладил волосы, пока она плакала.

— Алан, почему она не рассказала мне о том, что делала эта женщина? — наконец спросила Полли и чуть-чуть отодвинулась от него. Теперь, когда его глаза немного привыкли к темноте, он мог разглядеть ее лицо — темные глаза, темные волосы, белую кожу.

— Я не знаю, — сказал он.

— Если бы она рассказала мне, я бы приняла меры! Я бы сама сходила к Уилме Джерзик и... и...

Не стоило ей говорить, что Нетти действовала не менее решительно, чем Уилма, что Нетти вела себя ничуть не менее жестоко. Как, пожалуй, не стоило объяснять, что порой наступает время, когда ни одну Нетти Кобб — равно как и ни одну Уилму Джерзик на свете — уже не остановишь. Порой наступает миг, когда это становится никому не под силу.