Стивен Кинг - Самое необходимое

Ну, здорово, ты, драная баптистская крыса. Мы хотим сказать тебе, чтобы ты перестал мутить воду насчет нашей Ночи Казино. Мы собираемся просто немного поразвлечься, а тебя никто не трогает. Как бы там пи бычо, мы, Истинные Католики, устали от твоей баптистской мути. Мы прекрасно знаем, что все вы, баптисты, вонючие козлы и жополизы. Но вот ЭТО ты лучше как следует заруби себе па носу, твое преподобие Уилли Пароход: если ты не прекратишь совать свой нос в наши дела, мы напустим такую вонь на тебя и всех твоих дружков-жополизов, что вы будете ВОНЯТЬ ВЕЧНО!

Оставь пас в покое, баптистская крыса, или ЗДОРОВО ПОЖАЛЕЕШЬ, СУКИН ТЫ СЫН.

«Просто Предупреждение» от ИСТИННЫХ КАТОЛИКОВ КАСЛ-РОКА.

Его преподобие Роуз обнаружил записку, когда спустился вниз в халате за утренней газетой. Его реакцию, наверно, лучше просто вообразить, чем пытаться описывать.

10

Заведя руки за спину, Лиланд Гонт стоял у окна в передней комнате, помещавшейся над «Самым необходимым», и смотрел на город Касл-Рок.

От вида четырехкомнатной квартиры Гонта у всякого из горожан глаза бы полезли на лоб, поскольку в ней ничего не было — вообще ничего. Ни кровати, ни светильника, ни единого стула. Шкафы стояли открытыми и пустыми. Только комки пыли лениво перекатывались по голому, без всяких ковров полу под слабым сквознячком, продувавшим помещение на уровне щиколоток. Единственной деталью интерьера, если можно так выразиться, было обрамление окон; уютные домашние занавески. Они были видны даже с улицы.

Город спал. В магазинах было темно, в домах тоже, светилась только мигалка на перекрестке Мейн-стрит и Уотермилл-лейн, моргающая сонными желтыми вспышками. Гонт оглядывал город нежным и ласковым взглядом. Пока еще город не принадлежал ему, но это пока. Он уже наложил на него свою лапу. Они еще не знают этого, но... узнают. И скоро.

Большое Открытие прошло очень-очень неплохо.

Мистер Гонт считал себя электриком человеческой души. В маленьком городишке вроде Касл-Рока все распределительные коробки располагались впритык друг к другу; а потому все, что нужно было сделать, — это открыть коробки и... только переставлять провода. Замкнуть Уилму Джерзик на Нетти Кобб, воспользовавшись проводами из двух других распределительных коробок — какого-нибудь паренька вроде Брайана Раска и, скажем, пьяницы наподобие Хью Приста. Точно так же замыкаешь и других — Зануду Китона на Норриса Риджвика, Фрэнка Джуэтта на Джорджа Нельсона, Салли Ратклифф на Лестера Пратта.

На каком-то этапе следует проверить одно из таких замыканий, просто чтобы убедиться, что все работает правильно, как он сделал сегодня, — а потом лежишь себе тихо и время от времени посылаешь разряд по цепям, чтобы было нескучно. Чтобы было горячо. Но в большинстве случаев просто лежишь тихо, пока все не сделано, а потом... врубаешь ток.

На всю катушку...

Весь — сразу.

И все, что здесь нужно, это понимание человеческой природы и...

— Разумеется, по-настоящему это вопрос спроса и предложения, — промурлыкал Лиланд Гонт, глядя на засыпающий город.

А почему? Ну... да просто потому. Просто потому...

Люди всегда мыслят категориями души, и конечно, он возьмет с собой столько, сколько сможет, когда закроет магазин; души для Лиланда Гонта были как трофеи для охотника, как выпотрошенная рыбешка для рыболова. В практическом смысле они для него нынче стоили не много, но все равно он по-прежнему набирал столько, сколько мог, что бы он там ни говорил — ради меньшего не стоило и затевать игру.

Хотя двигали им не души; не они заставляли его играть, а удовольствие. Простое удовольствие. Это было единственное, что имело значение теперь, потому что с годами начинаешь искать развлечения везде, где только можешь их найти.

Мистер Гонт убрал руки из-за спины — те самые руки, которые вызывали отвращение у каждого, кто имел несчастье ощутить их хрустящее прикосновение, — и крепко сжал их; костяшки пальцев правой руки вмялись в ладонь левой, а костяшки левой легли поверх правой. Его ногти — длинные, толстые, желтые — были очень острыми и врезались в кожу, так что через несколько мгновений из-под них выступили темно-красные капли густой крови.

Брайан Раск вскрикнул во сне.

Майра Эванс сунула руки между ног и принялась яростно мастурбировать — во сне Король занимался с ней любовью.

Дэнфорт Китон увидел себя лежащим посреди стартовой дорожки на Люистонском ипподроме и закрыл лицо ладонями, когда лошади с ударом гонга ринулись прямо на него.

Салли Ратклифф приснилось, что она открывает дверцу «мустанга» Лестера Пратта и видит, что внутри машина кишит змеями.

Хью Прист собственным криком пробудил себя ото сна, в котором Генри Бюфорт, бармен «Пьяного тигра», облил горючей смесью и поджег его лисий хвост.

Эверетту Франкелю, ассистенту Рея Ван Аллена, приснилось, что он сунул в рот свою новую трубку и мундштук, превратившись в лезвие бритвы, отрезал ему его собственный язык.

Полли Чалмерз принялась тихо стонать, а внутри маленького серебряного шарика, который она носила на груди, что-то зашевелилось и зашуршало, словно маленькие крылышки мотылька, испуская слабый, пыльный аромат, как... букет увядших фиалок.

Лиланд Гонт медленно ослабил хватку. Его крупные неровные зубы обнажились в усмешке, которая одновременно была веселой и омерзительной. По всему Касл-Року сны улетели прочь и спящие тут же расслабились.

Пока...

Скоро взойдет солнце. Начнется новый день, со всеми его сюрпризами и загадками. Он полагал, что настало время нанять себе помощника, но... это вовсе не означало, что помощник станет неподвластен тому процессу, который уже приведен в действие, — нет, конечно.

Это испортило бы все веселье.

Лиланд Гонт стоял у окна, глядя на город, раскинувшийся внизу, — такой беззащитный во всей этой чудесной тьме.

1

На рассвете 14 октября, в понедельник, был День Колумба, и в Касл-Роке стояла ясная и жаркая погода. Жители ворчали на жару и, встречаясь в городском парке, в закусочной «У Нэнси», на скамейках перед зданием муниципалитета, говорили, что это неестественно. Возможно, это как-то связано с этими чертовыми горящими скважинами в Кувейте, полагали они, а может — с этой дурацкой дырой в озоновом слое, о которой вечно болтают по телеку. Старожилы заявляли, что в годы их молодости во второй неделе октября, в семь часов утра никогда не бывало семидесяти градусов [13] По Фаренгейту; это около 39º по Цельсию. .

Это, конечно, было неправдой, и большинство из них прекрасно это знали; каждые два-три года бабье лето отбивалось от рук и выдавались четыре-пять деньков, напоминавших середину июля. А потом в одно прекрасное утро можно было проснуться с ощущением вроде бы летнего холодка и увидеть покрытый инеем палисадник и мелькающие во влажном воздухе снежинки. Все они это прекрасно знали, но погода была слишком хорошей темой для разговора, чтобы разрушать ее признанием истины. Никому не хотелось спорить; когда становится не по сезону жарко, доводы и аргументы обычно не в ходу.