Лин Яровой - Зазеркалье

Лида не отвечала, а просто всхлипывала, уткнувшись лицом в диван. Я прижимал её к себе и мысленно просил помощи. Сам не знал у кого. Возможно, в тот момент я говорил с миром. С его невидимой и вездесущей силой, что дрожала в воздухе — в каждой подсвеченной солнцем пылинке. Неожиданно для себя я почувствовал, как вибрация мира пронизывает меня снизу вверх. Как свет поднимается от поясницы к плечам. Тогда я понял, что говорю с силой, которую люди называют Богом.

Тепло родилось из молитвы. Из веры в то, что я не один. Свет прошёл сквозь меня и полился через руки в тело жены. Это было странное незнакомое чувство — будто на подушечках пальцев заискрились невидимые электрические разряды.

Не знаю, сколько это продолжалось, но в какой-то момент я вдруг понял, что Лида больше не плачет. Она стихла и уснула в моих объятьях.

Я прислушался…

Дышит.

«А большего и не надо, — успокоился я. — Поспи милая. Поспи… Сегодня она тебя уже не достанет».

Никогда в жизни я не чувствовал себя таким сильным. Укрыв Лиду пледом, посмотрел в пустоту гостиной и медленно произнёс:

— Даже не смей подходить. Её время не пришло.

Болотный смрад пролетел по комнате. Приблизился, но тут же откатился обратно, ударившись о невидимую стену света.

— Я сказал, уходи. Ты явилась слишком рано.

Окно распахнулось. Холодный ветер пронесся по комнате, сбросив с журнального столика фотографии. Я бережно собрал их в стопку. Положил в карман. Почувствовал что-то липкое на пальце и понял, что это кровь. Видимо, поранился обо что-то, пока прижимал к себе Лиду.

Вытер палец о джинсы и осмотрелся по сторонам, прислушиваясь к ощущениям. Запах реки исчез.

«Только на время, — подумал я. — Ну и пусть. Это лишь первый шаг».

Убедившись, что Лида спит, я вышел на крыльцо покурить. Глянул на ладони. Ожидал, что они будут трястись, но нет. Не было даже капли волнения, словно всё шло своим чередом.

«И давно ты привык к колдовству?» — спросил у себя мысленно.

— В день, когда женился на ней, — ответил уже вслух. И не узнал собственного голоса.

Я стоял на крыльце и перебирал фотографии. Пролистав несколько раз, убрал их обратно во внутренний карман и вдруг понял, что безумно хочу поговорить. Не с Лидой, нет. Она спала в доме, и не стоило тревожить её сон. Мне хотелось поболтать с кем-то, кроме жены. С кем-то, кто не знал о надвигающемся горе.

Я достал телефон и набрал номер Макса.

— Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия…

Не дослушав механический женский голос, я сбросил вызов. Затем принялся листать телефонную книгу. Дойдя до контактов на букву «В», остановился.

— Нет, — покачал головой. — Вот это точно лишнее.

Я написал сообщение Максу: «Набери, как будет время». Затем убрал телефон в карман и вышел за двор.

Закурив сигарету, отправился в посёлок, чтобы купить продуктов. «Лида наверняка проснётся голодная. Пора готовить праздничный ужин». Но сделав пару шагов по улице, я вдруг остановился. Почудилось, будто кто-то смотрит в спину. Обернувшись, я задержал взгляд на соседской избе. Вспомнился старик. Несуразный красный велосипед.

«Так, ладно… Для начала, пожалуй, зайду в гости. Хоть поздороваюсь». Докурив сигарету, прошёл к концу улицы. Остановился в месте, где гравийка заканчивалась и превращалась в укатанную колею, петляющую меж берёз.

Выстроенный на краю леса пятистенок был похож на своего хозяина. Заросший бурьяном, обветшалый дом Колебина гнулся к земле, словно под невидимой ношей. Бревна почернели от времени, крыша прохудилась. Изба постарела, прогнила и, кажется, была готова умирать.

Вокруг дома темнел забор. Доски в нем местами вывалились, и сквозь дыры было видно, как во дворе всё заросло травой. Я остановился в десяти метрах от калитки, окинул избу взглядом и внезапно понял.

А тропинки-то нет.

Чтобы пройти к воротам, пришлось отыскать палку и, размахивая ей, словно саблей, прорубать себе путь сквозь заросли крапивы. Местами сорняки доставали до груди — подсохшие, увядшие, пожелтевшие от ночной изморози, но всё ещё живые. Острые листья жалили кожу. Я бил палкой по жгучим стеблям, косил их пачками, и всё это напомнило мне картины из детства, когда мы с Максом — два неугомонных шалопая — ходили за деревню на поиски приключений и точно так же рубили крапиву деревянными прутьями. Воображали, будто мы — королевские мушкетеры сражаемся с полчищами врагов.

С боем продравшись до забора, я взялся за металлическое кольцо и потянул калитку на себя. Прогнившие доски поддались с трудом, словно отрастили корни и вросли в землю. Калитка приоткрылась сантиметров на двадцать, а затем намертво застряла. Пришлось повернуться боком и протискиваться во двор сквозь образовавшуюся щель.

Лишь в последний момент я увидел перед лицом ржавый гвоздь. Он торчал из угла проема.

«Чуть глазом не напоролся» — подумал я, осознав, что едва не остался калекой по собственной раззявости. Пригнув голову, я всё-таки пролез внутрь. Отряхнув пыль с куртки, огляделся по сторонам.

Картина здесь была та же, что и по другую сторону забора. Всё заросло. Весь двор. Среди кустов крапивы валялся хлам — куски досок, пустые бутылки, дырявые мешки.

«Помойка какая-то, — подумал я. — Где ж он ночует?»

Как и на улице, никакой тропинки к крыльцу протоптано не было. Мне пришлось вновь рубить сорняки. Когда я добрался до двери, ладони мои покраснели и покрылись волдырями ожогов. Боли я не замечал. Меня вело вперёд странное чувство — похожее на предвкушение, с которым рыбак смотрит на поплавок, ожидая, что тот вот-вот дернется, оживет и забьётся на воде. Это был азарт. Хорошо знакомый азарт из следачьего прошлого. С таким чувством я когда-то выезжал на убийства. Заранее прикидывал в голове схему осмотра, выяснял по пути всё, что можно было выяснить у дежурного. Охота. Игра. Погоня…

«Весёлые были времена» — подумал с легким уколом ностальгии.

Дверь в сени оказалась не заперта. Внутри пахло сыростью, грязью и кошками. Половицы были местами выдраны, повсюду валялись пивные бутылки и выцветшие пачки из-под сухариков.

«Похоже, здесь собирается шпана», — решил я, разглядывая мусор.

В почерневшем углу сеней пол отсутствовал вовсе. Под обугленными концами лаг темнело старое костровище. «И не побоялись же бестолочи костер в избе разводить». Теперь стало ясно, зачем вырывали доски.

Дверь, ведущая из сеней в дом, болталась на одной петле. Тканевая обивка была изрезана, словно ее полосовали ножом. Я потянул дверь и отступил чуть в сторону. Петля мерзко скрипнула. В доме было темно. Я постоял на пороге с минуту, прежде чем глаза привыкли к полумраку, и лишь после этого шагнул в комнату.