Лин Яровой - Зазеркалье

— Ладно, — сказал, усаживаясь напротив жены. — Давай-ка поподробнее. Что за знамения?

Лида сощурилась и усмехнулась. Я узнал это выражение лица. Тот самый взгляд, к которому мне так и не удалось привыкнуть за двенадцать лет. Казалось, будто жена смотрит насквозь, куда-то мне за спину и видит все мысли. Лукавый, острый, глубокий взор из-под приподнятых чёрных бровей, едва заметная складка над переносицей и тёмные пряди — вьющиеся и падающие на плечи.

— Здесь верю — там не верю, — сказала Лида. — Выбери прежде, чем слушать.

Я нахмурился. Её манера говорить вечно сбивала с толку.

— Можешь выразиться чуть яснее?

— Ты мечешься, Андрей. Мы живём вместе двенадцать лет, а ты до сих пор мечешься. Сегодня — веришь, завтра — нет. Я объясню тебе, но, если станешь упрямиться, мы впустую потратим время.

Я присмотрелся к глазам Лиды. На секунду мне показалось, что не узнаю их. Передо мной будто сидела чужая, незнакомая женщина — похожая на жену, только гораздо старше. Зрачки её были расширены, в уголках глаз собрались морщины. Губы стали тонкими, а щеки впавшими, как у старухи. «Ведьма…» — невольно пронеслось в голове.

Я отвёл взгляд и сделал вид, что задумался.

— Хорошо, рассказывай. Не буду упрямиться.

Конечно, это было лукавство. Лида права — остатки холодного, здравого атеизма никогда не умирали во мне. Двенадцать лет я прожил в одном доме с ведьмой и видел, как она лечит больных одним лишь словом, как безошибочно предсказывает чужую смерть, не раз испытал на себе колдовской дар, и сам чувствовал сырой запах реки, но всё равно, даже спустя столько лет — я до сих пор пытался найти объяснение всем этим безумным вещам. Что-то внутри противилось миру, в котором смерть имеет человеческий облик. Миру, в котором зеркала — не просто покрытые серебром стекляшки, а врата в другую реальность. В Навь. В Зазеркалье.

И всё же я хотел знать, что скажет жена. Поэтому соврал. Лида снисходительно покачала головой, а затем спросила:

— Не отпускает чистый разум?

— Не отпускает.

— Ничего… Скоро отпустит. Ты слышал про шаманскую болезнь?

— Вроде слышал. Не уверен, что помню точно. Лучше расскажи.

Лида кивнула.

— Это сумасшествие тех, кого касается дар, — сказала она. — В каждом народе свои колдуны, но все они проходят через этот этап. Когда кажется, будто в голове звучат голоса. Из темноты слышатся шорохи. По ночам приходят кошмары — такие правдоподобные, что невозможно отличить сон от реальности.

— Похоже на шизофрению, — сказал я, осторожно отхлебнув кофе.

— Она и есть, — согласилась Лида. — «Шизофрения» — значит «раскол мышления». То, что отличает таких, как я — видящих — от обычных людей.

— Ты никогда не рассказывала, что у тебя была шизофрения.

Жена рассмеялась, и наваждение, наконец, развеялось. Я снова узнал мою Лиду — хрупкую, нежную, златоглазую. Совсем не похожую на колдунью из древних сказок.

— Давай так, — сказала Лида. — С точки зрения врачей-бюрократов, никаких расстройств у меня не было. Потому что никто мне их не диагностировал.

— Всегда знал, что у следаков и врачей один взгляд на мир. Если чего-то нет на бумаге — значит, нет и в реальности. Ну а если серьёзно? У тебя была болезнь?

— Конечно, — кивнула Лида. — Ещё в детстве. Сразу после того, как начались первые месячные. Сначала мне просто снились кошмары. Потом начала слышать голоса, которые звали за собой. Мне повезло, потому что рядом была бабушка, которая знала, что происходит.

— Баба Надя? — догадался я, вспомнив прошлые рассказы жены.

В памяти всплыл снимок из фотоальбома — старушка в чёрном платке, сидевшая на завалинке дома. Половину её лица скрывали огромные очки, линзы которых были толщиной с бутылочное донышко.

— Она, — кивнула Лида. — Я просыпалась с криками каждую ночь, и мама решила отвезти меня к бабушке, чтобы полечить… Самое яркое, что я помню, — это, как мы с бабушкой остались одни на кухне. Бабушка подошла к печи и бросила в неё полынь. Потом сказала, чтобы я закрыла глаза и слушала, как она шепчет.

— Кто шепчет? Бабушка или печь?

— Полынь.

— Полынь шепчет?

— Да. Бабушка сказала, что она заговорит со мной. Не перебивай.

— Хорошо. Прости.

Я отхлебнул кофе и подвинулся ближе к столу. Раньше Лида никогда не рассказывала о том, как стала ведьмой. Я думал её дар — это что-то врождённое, появившееся само по себе. Подобно дыханию, которому никто не учит младенцев. Просто потому что природа уже всё сделала за людей.

— Я сидела с закрытыми глазами, — продолжила Лида, — и вдруг услышала голос из печки. Он был тихий, далёкий… Как будто я стояла посреди поля, а впереди был лес, и из него меня звала женщина. Она звала меня по имени. И чем дольше я слушала голос, тем сильнее забывала, что на самом деле сижу на кухне. Мир, как будто дрогнул, растворился и стал мягким, как в сновидениях. Мне казалось, я могу лепить из него фигурки, словно из пластилина, менять его, как хочу. Могу изменить погоду, чужие мысли, настроение, память… Даже саму себя. Захочу — сотру своё отражение, и никто никогда меня не найдет. Захочу — нарисую маску, и никто меня не узнает.

Лида повела ладонью, будто снимая с воздуха невидимую паутину.

— А потом всё закончилось. Бабушка хлопнула в ладоши у меня над ухом, и я снова оказалась в доме. Сидела на табурете и чувствовала себя такой взрослой, будто давно закончила школу и институт. Бабушка сняла очки. Посмотрела мне в глаза и спросила, чувствую ли я силу. Я сказала, что да. Во мне было столько света… Мне казалось, если я выйду на улицу ночью, то буду сиять, словно светлячок. Бабушка напоила меня чаем и сказала, что всё увиденное — правда. Ещё она сказала, что если я захочу, то смогу летать. И вообще, делать всё, что придёт в голову.

— Не припомню, чтобы ты летала, — не удержался я.

— А ты и не можешь помнить, — спокойно ответила Лида. — Ты в это время спишь.

— Окей, допустим, — усмехнулся я. — И что было дальше?

Лида подняла ладонь, оттопырив два пальца — указательный и средний. Я вспомнил, что такой жест видел у святых на иконах. Прикоснувшись пальцами к моему виску, Лида сказала:

— Всё, что мы видим, выбираем мы сами. Именно это бабушка пыталась донести до меня в последующий месяц, — Лида убрала руку. — Она говорила мало. Обычно приходила наутро и спрашивала, что мне снилось. А вечерами заставляла читать Библию.

Я удивился и переспросил:

— Библию?

— Да.

— Что-то не понимаю… Как можно совмещать христианство и колдовство? Разве церковь не осуждает таких, как вы?

— Осуждает, — кивнула Лида. — Но бабушка не была христианкой. Точнее, была… но не такой, как требует церковь. Если изложить суть в одной фразе, то по мнению бабушки, Писание — это и есть лучший учебник по колдовству.