Лин Яровой - Зазеркалье

Я помолчал пару мгновений. А затем спросил, сам не зная, для чего:

«Наверное, ещё и непременно девственницу? Как в сказках».

«Наверное, — кивнула Лида. — Может, поэтому с шестнадцати лет я хожу в лес спокойно».

Я улыбнулся ради приличия, но почувствовал, как кольнуло внутри. Странно, незнакомо… и совершенно беспочвенно. В конце концов, кто я такой, чтобы ревновать её к бывшим мужчинам? Случайный парень? Знакомый знакомого? Человек, который оценил ночь с ней в бутылку анисовой?

«Ревность — слабость, Андрей, — сказал себе мысленно. — Особенно ревность к прошлому. Не будь слабым. Только не с ней».

Чтобы погасить неприятное чувство, я начал говорить:

«Отец тоже любил рассказывать сказки. Точнее сказку. Одну и ту же: как он ловил дьявола в тайге».

Глаза Лиды заблестели.

«И как же?»

«Булавочкой».

«Чем?»

«Булавочкой. Это всё из тех же местных баек: хочешь поймать черта в лесу — приколи его тень иголкой. Да, кстати…».

Остановив Лиду, повернул её к себе осторожно. На мгновение наши лица оказались рядом, и я ощутил теплое дыхание на коже, почувствовал в воздухе электрическую дрожь. Мир замер в ожидании поцелуя, но я решил, что ещё слишком рано. Хотелось растянуть удовольствие. Поиграть с Лидой немного. Мне нравилось, как она послушно подалась вперед, стоило мне взяться за отворот надетой на неё куртки. Нравилось мелькнувшее детское замешательство, когда вместо того, чтобы притянуть Лиду к себе, я лишь распахнул полу и указал на внутренний карман.

«Вот этой».

Лида моргнула несколько раз.

«Что?»

«Вот этой булавочкой».

Лида опустила взгляд. Я провел пальцем по приколотой к ткани длинной серебряной игле с навершием в виде двуглавого орла и пояснил:

«Ношу её как напоминание».

«А-а… Ты о ней».

Лида выглядела растерянной, понимая, что поддалась на уловку. Впрочем, быстро скрыв смущение за лукавой улыбкой, она спросила как ни в чем не бывало:

«И в чем же секрет булавочки?»

«Отец говорил, что в серебре. И в молитве, с которой достаешь иглу. Впрочем, он у меня суеверный. Как и все, кто слишком долго живёт в этой деревне… Здесь все суеверные. И сухие. Будто Роща вытягивает из них чувства. Лишает возможности видеть красоту».

«Из тебя тоже вытянула?»

Я усмехнулся, сообразив, к чему этот вопрос.

«Пожалуй, что нет. Вовремя уехал».

«Уверен?»

«Теперь уверен».

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а затем я отпустил куртку и отступил на шаг. Лида покачала головой и медленно опустила ресницы. Сделав вид, что ничего не произошло, мы пошли дальше по ночной улице.

Через пару мгновений Лида вдруг произнесла:

«И все же, каким бы ни был сухим твой отец, он отдал тебя в музыкальную школу».

«Что?»

«Ты играешь на клавишных. И, пожалуйста, не убеждай меня, что это не так. Всё равно не поверю. Пальцы тебя выдают».

«Боже, — искренне восхитился я. — Да ты ещё и наблюдательная. Может, лучше в следователи, чем во врачи?»

«Чтобы забрать твой хлеб?»

Я удивленно посмотрел на Лиду и по насмешливому взгляду понял, что она сказала это отнюдь не случайно.

«А здесь как догадалась? Тоже пальцы выдали?»

«Нет, не пальцы. Твои друзья».

Пришлось вздохнуть и смириться. Макс не оставил даже малейшего шанса сохранить ореол загадочности. Впрочем, сегодня она была и не нужна. Этим вечером хотелось быть открытым, легким, ласковым…

Лида на секунду сжала мою ладонь, и я сжал в ответ. Мы переглянулись. Улыбнулись чему-то, что одновременно пронеслось в наших мыслях.

Больше всего мне хотелось, чтобы наша прогулка никогда не заканчивалась. Чтобы мы шли так до самого леса, до реки, до песчаного пляжа. Устроившись где-нибудь на берегу, вместе бы встречали рассвет. Смотрели, как солнце поднимается над синими холмами тайги, в которой вьется тенями полоз — лесной бог, что крадёт невест и возвращается в подземное царство лишь с первым снегом. Я бы рассказывал Лиде жуткие сказки и тут же успокаивал шутками, а в какой-то момент, придвинулся бы ближе и словно между делом, обнял…

Но сердце в груди подсказывало: не сегодня. Всё будет, Андрей. Просто не сегодня.

«Пришли» — сказала Лида, развернувшись у деревянной калитки.

За её спиной в палисаднике цвели жёлтые бархатцы. Качалась и шелестела листвой черемуха. Лида стояла, чуть наклонив голову, и смотрела на меня, улыбалась лукаво — одними уголками губ.

«Значит, послезавтра уезжаешь?» — спросила она.

«Взрослая жизнь зовёт».

«И куда тебя отправят?»

«Ещё не знаю. Скорее всего, на север. Следачить в городе у меня нет желания, а в здешних районах мест нет».

«Деревенский мальчик?»

«А ты городская девочка?»

«К сожалению».

«Почему к сожалению?».

«Город — не место для таких, как я».

«Каких таких?»

Лида вновь подмигнула мне. Затем задумалась на миг и поманила пальцем.

«Подойди, кое-что скажу…»

Я шагнул и в следующую секунду она поцеловала меня. Сделала это так ловко, что я растерялся на мгновение. А когда поднял руку, чтобы обнять и прижать к себе Лиду, она уже отшагнула назад и, прикусив губу, вновь посмотрела на меня с бесовским огоньком в глазах.

«Отыгралась, ведьма», — подумал я весело.

«Успехов, — сказала Лида, возвращая куртку. — Будет время, забегай. Только не сюда. Тётя у меня немного строгая, так что лучше на работу».

«Во сколько заканчиваешь?»

«Ты же будущий следователь, — улыбнулась Лида. — Узнай всё сам».

«Хорошо. Приду завтра вечером. Обещаю».

«Буду ждать, кот».

Она ушла, а я остался около её калитки, и ещё полчаса переминался с ноги на ногу, чувствуя, как внутри что-то переворачивается и расцветает. Я надеялся, что Лида выглянет в окно, помашет мне на прощание. Выкурил, наверное, треть пачки, но шторки за рамами так и не шелохнулись. И лишь потом, после свадьбы, Лида призналась, что всё это время она стояла у окна. Смотрела сквозь задернутые шторы за тем, как я не нахожу себе места, и тихо смеялась над моими попытками разглядеть что-нибудь сквозь просвет занавесок.

А тогда я об этом не догадывался. Тогда я возвращался домой по пустой деревне с чувством, будто меня ударили обухом по голове. Ещё утром я был свободным бездомным романтиком, чьи вещи умещались в один чемодан. Был цельным, ничем не связанным, и, может, болеющим изредка вечерней тоской, но теперь после этой прогулки и поцелуя меня словно разбили на тысячу зеркальных осколков, которые искрили, кружили, кололи, и сладкая тоска вперемешку со счастьем захлёстывала волнами, и звёзды на небе плясали в пьяном хороводе, и трава под ногами была мягкой и сочной, и воздух пропитан жизнью.

В ту ночь я засыпал на пуховой перине, слушая как на соседней постели храпят в стельку нарезавшиеся медсестрички. За стенкой надрывались пружины кровати, и сладко вздыхала под Максом Леночка. Мне было всё равно на этот скулёж и на все блудливые шорохи, ведь душа моя летала высоко под небом — чистая, легкая, разорванная пополам одним колдовским поцелуем. Я провалился в сон, и до рассвета мне снились тёмные вьющиеся волосы, лукавые глаза и желтые бархатцы, цветущие в палисаднике…