Эдвард Ли - Крикеры

Он хотел знать.

— А кто такой крикер? — спросил он.

— О, ты глупее, чем Ларри и Шемп вместе взятые! — Игл захохотал. — Крикер — это ребёнок, который родился у женщины от своего же отца или брата. И в этом что-то есть. Я не уверен, что именно, но если отец впрыскивает свой детский сок в дырочку своей дочери, ребёнок выходит совсем не такой. И то же самое, если мать позволяет сыну брызгать в неё своим детским соком. Дядя Фрэнк сказал, что это потому, что ты не должен этого делать, и Бог так злится, что заставляет детей получаться такими ненормальными.

«Это неправильно», — подумал мальчик.

Что-то скользнуло вниз по его животу точно так же, как слово «крикер», и точно так же, как солонина его тёти, капуста и фаршированный перец.

— Это ведь так… неправильно?

Безголовый и голый солдатик G. I. Joe получил камень прямо в грудь, и куски пластика разлетелись повсюду.

Бах!

— Эти дети-уродцы становятся типа хиппи, дядя Фрэнк сказал мне об этом. Эти хиппи принимают ЛСД, и это портит мужской детский сок, и это делает последующих детей ещё более уродливыми и неправильными. Это и есть настоящие крикеры. Они просто люди с холмов, которые брызгают свой детский сок в родственников. Поэтому у их детей такие большие головы, как аквариумы, и огромные красные глаза, которые обязательно косые, и по десять пальцев на каждой руке вместо пяти. И у девочек-крикеров иногда бывают лишние сиськи и соски, как у свиньи, и всё такое. Иногда они рождаются без рук и ног, поэтому крикеры-отцы убивают их. Они их едят.

— Они этого не делают! — завопил маленький мальчик.

— Как это? Обязательно делают, дядя Фрэнк сказал мне. И у многих из них зубы, похожие на зубы бульдога Кевина Фурмана.

Маленький мальчик вздрогнул. Сначала он чувствовал себя не слишком хорошо — из-за фаршированных перцев тёти, он был уверен — но от этого ему стало ещё хуже. Потому что у бульдога Кевина Фурмана были самые уродливые жёлтые зубы, и он не мог представить себе ничего страшнее, чем человека с такими же зубами во рту…

Потому что не было ничего уродливее бульдога Кевина Фурмана.

— И есть кое-что похуже, — сказал Игл, выстраиваясь в позицию для следующего выстрела.

— Что?

— Не знаю, стоит ли тебе говорить, потому что ты, наверное, будешь плакать, как ребёнок.

Игл промахнулся мимо следующей цели — большой мёртвой жабы, которую они нашли у ручья. Но однажды Дэйв Хаусман сказал им, что его друг Майк Катт берёт живых жаб и стреляет в них из рогатки. И он даже играл в бейсбол живыми жабами. Он размахивался битой, и кишки жабы брызгали наружу. И маленький мальчик не мог придумать ничего отвратительнее.

А потом Игл продолжил:

— У крикеров есть своё собственное место где-то здесь, в котором они продают мужчинам своих уродливых дам.

— Что? — мальчик сглотнул. — Зачем продают?

Игл закатил глаза. Его следующий выстрел тоже не попал в большую мёртвую жабу.

— Это место, где мужчины платят деньги, чтобы брызгать своим детским соком в тех уродливых дам. Разве ты ничего не знаешь про это? А иногда мужчины кладут свою письку даме в рот и пускают туда свой детский сок.

— Прямо им в рот? — взвизгнул маленький мальчик.

— Верно, прямо им в рот, а не только в дырочку. Но как бы то ни было, я слышал, как однажды вечером дядя Фрэнк и мой отец говорили об этом, что у крикеров есть специальное место, где мужчины могут заплатить, чтобы вылить свой детский сок в крикеровских дам, таких как те, о которых я говорил тебе, которые все изуродованы и неправильно выглядят и имеют большие головы и по десять пальцев на каждой руке…

«И зубы, как у собаки Кевина Фурмана», — вспомнил мальчик.

Шлёп!

Маленький мальчик поднял голову. Игл наконец-то попал рогаткой в большую мёртвую жабу.

Внутренности жабы разлетелись во все стороны червивым красным дождём.

В тот день Игл продолжал говорить, что это место крикеров должно было быть секретом. Никто не говорил об этом точно так же, как никто не говорил о миссис Никсерман. Туда мог пойти не любой человек, потому что это было нечто особенное, а только те, кто хорошо общался с крикерами. Всё это заинтересовало маленького мальчика. Что дамы — их называли шлюхами — позволяли мужчинам делать с ними такие вещи за деньги, а особенно эти уродливые дамы…

Но теперь любопытство зудело гораздо сильнее, чем тогда, когда зудела его кожа под гипсом доктора Смита.

На следующий день Игл был наказан отцом за то, что избил своих братьев Рикки и Билли. Рикки и Билли назвали его «белоголовым орлом», а только друзья Игла могли называть его так.

Но маленький мальчик всё ещё горел от любопытства, от невинного стремления к знаниям. Он хотел увидеть эти нехорошие «вещи», о которых говорил дядя Фрэнк.

Так что всё время, пока Игл был наказан и сидел дома, маленький мальчик всё равно бродил по лесу. Сразу после школы. Иногда он заходил в полицейский участок и здоровался с большим шефом Маллинзом, который жевал отвратительный табак, но казался очень милым человеком, а иногда давал ему лакричные палочки; однажды он даже предложил ему пожевать табак, но маленький мальчик не хотел брать эту дрянь в рот.

Лето превратило город — фактически весь его мир — в чудесную, ленивую страну грёз. Школа была закрыта; по утрам он ходил за газетой, днём стриг газоны, а иногда большой шеф Маллинз платил ему несколько долларов за то, чтобы он помыл полицейские машины или прибрался в участке. Бóльшую часть своих денег он отдавал тёте, чтобы та помогала ему с тратами, но летом у него всегда оставалось немного для колы и игрушек. И когда его работа была закончена, он блуждал.

В лесу.

Может быть, дядя Игла просто шутил над ними?

До сих пор он даже близко не подошёл к тому, чтобы найти нехорошие «вещи».

«Наверное, их и нет, — подумал он однажды, пробираясь по лесистым холмам за ручьём. — Наверное, он просто сказал это, чтобы напугать нас…»

Но зачем дяде Фрэнку это делать?

Была середина августа, самый жаркий день в году. В тот день он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Слишком много мороженого ты съел, — сказала ему тётя в то утро, когда он вернулся с работы, но он знал, что это не так.

Это были те фаршированные перцы, которые она снова подавала вчера вечером. Но, как и большинство десятилетних детей, он не собирался позволять боли в животе держать его взаперти дома. Он почувствовал себя ещё хуже, подстригая газоны в тот день, пару раз его даже вырвало.

«Миссис Янг наверняка уволит меня», — подумал он, блеванув фаршированными перцами на лужайку перед домом.

Ему следовало остаться дома, когда он закончил, но он ничего не мог с собой поделать. Как бы скверно не было у него в животе, после того как он почистил косилку и поставил её обратно в сарай, он направился в лес.