Дельфина Бертолон - Та, что приходит ночью [litres]

Возможно, у меня всё это от мамы, не от папы. Может ли зло передаваться генетически? Может быть, оно кроется в хромосоме Х, а не Y?

Сколько себя помню, все, кто меня видел, говорили моему папе: «Прямо не поверишь! Вылитый ты!» Думаю, в этом есть доля истины. Мы с папой высокие и худощавые. Волосы и глаза тёмные, кожа светлая. Подбородок слабоват, но лоб упрямый. И даже одинаковые родинки под правым глазом. Поп дразнится, называет её «мушка».

Мама была пышной блондинкой, загорелой, похожей на Джейн Мэнсфилд. Я описываю её так, потому что мне пятнадцать лет. У меня есть только воспоминания десятилетней давности и три альбома фотографий. Но когда я был маленьким, мама – это было просто что-то нежное, мягкое, с ароматом миндаля, как сладкая булочка. В то время это была королева, пахнущая королевским печеньем. А королём был я.

В конце концов, я уже рыдал в голос и спрашивал себя: может быть, дело в том, что я похож на маму? Может быть, я предназначен для обмана и предательства?

Я – король-грубиян гибнущего королевства.

Моя мама погибла мгновенно – так говорили, и мне хотелось бы верить в это – в автомобильной катастрофе, в белом БМВ, где за рулём сидел её любовник, недалеко от Сен-Тропе.

Моя мама была актрисой, хотя и не самой знаменитой.

Умереть на сцене.

Любовник был продюсером её последнего фильма. Он легко отделался: несколько ссадин, сломанная ключица, синяк под глазом. А мама умерла на месте. По иронии судьбы, когда фильм меньше чем через год вышел на экраны, он пользовался успехом – более миллиона просмотров (это была комедия). У мамы была роль второго плана, и её вырезали при монтаже.

«Умереть на сцене»? Так, что ли?

Умереть напрасно.

Лина Монестье, знаете такую?

Нет.

Никто не знает.

Я этого фильма не видел. И никогда смотреть не буду. Зачем? Это ужасно, но меня утешит только одно: если погибнут критики. В общем, провальный фильм.

Однажды папа сказал мне: «Съёмочная группа её благодарила».

За что?

Кого благодарили?

Может быть, она любила того типа… Не знаю, да мне всё равно. Так или иначе, папа узнал об измене и о гибели жены одновременно. Это слишком много для одного человека. Мне тогда было шесть, чуть больше, чем Жанне теперь. В шесть лет ты ещё только набросок, заготовка взрослого человека. Ещё только начинаешь понимать смысл сказанного. А люди говорят…

Похороны я помню смутно, словно моё сознание стёрло боль, непонимание и гнев, которые я должен был чувствовать – я знаю, что я их чувствовал, – и они возвращались иногда, совершенно внезапно. Была очень хорошая погода, разгар лета, июль – не время умирать. На кладбище пахло свежей травой и розами. Моя тётя Агата – сестра мамы – была одета в чёрное платье с оборками: мне она казалась похожей на певицу Мадонну (моя мама обожала Мадонну). Вот почти всё, что я помню: ослепительное солнце и тюлевые оборки, колышущиеся вокруг загорелых ног моей тёти. Наверное, кругом плакали, но я этого не помню. Папа держит меня за руку – вот и всё. Сцена из фильма – великолепная, трогательная и лживая. Конец.

Но потом, неправдоподобно быстро, жизнь снова пошла так, как будто ничего не было. Через несколько недель начались занятия, я приехал в Париж. И там уже был Поп, который ждал меня у ограды нашей новой школы. Папа привёз меня на машине – он тоже ехал в школу, в свою, музыкальную. Мама Поля смотрела на нас издалека, одетая, как итальянская актриса, в зелёное платье в горошек. Мама Поля была, и есть, конечно, полной противоположностью моей. Брюнетка и так далее, с марсельским акцентом.

Думаю, Поп знал, что случилось летом. Но он не задавал никаких вопросов. Он показал мне свой ранец, дурацкий синий ранец, отделанный коричневой кожей.

– Я знаю, что тебе будет завидно, Мало, – прошептал он таинственно, – но этот ранец волшебный. Больше ничего не могу тебе сказать, но ты увидишь!

Конечно, в этом ранце не было ничего волшебного.

Сам Поп был волшебником…

Понедельник, 24 июля 2017 г.,

9 часов 46 минут.

Ясно.

Между моей комнатой и комнатой Жанны общая стена.

С моей стороны она перекрашена в белый, у сестры остались старые розовые бабочки.

Мне пятнадцать, ей пять.

Моя мама умерла, её мама жива.

Где-то между нами Полина. Ни живая, ни мёртвая.

Ночью я почувствовал вибрацию. Я не спал и ворочался в кровати уже несколько часов. Биение было беззвучное, но ощутимое. Сначала я подумал, что собирается гроза, что заскрипела крыша или деревья. Но когда всё снова задрожало, я включил ночник, потому что почувствовал, как стена рядом со мной зашевелилась. Я стрелой вылетел из кровати и отскочил в дальний угол.

Стена между комнатами изменилась. Оттуда, где я стоял, это было едва заметно, но это было реальностью. У изголовья кровати появилась выпуклость, размером с дыню или с человеческую голову. Я затаил дыхание, я вообще забыл, как дышать. Выпуклость всё увеличивалась, перегородка искривилась немного, как будто что-то (или кто-то) старался вырваться из стены. Дрожь усилилась, стало слышно жужжание, вроде как от насекомого, только гораздо громче. И вдруг, в одно мгновение, «шишка» исчезла и звук умолк.

(Мне это приснилось? Возможно.

Я с ума схожу? И это возможно.)

Как бы то ни было, я был так напуган, что выбежал из комнаты и отправился к Жанне. Когда я заглянул, она тоже не спала и, сидя на кровати, смотрела на стену, нашу стену. Но в этот раз она не плакала и даже, кажется, не боялась. Я её тихонько позвал, и она сразу повернулась ко мне. Взгляд её был ясным, лицо спокойное – это была та моя младшая сестрёнка, какую я знал прежде. Она сделала мне знак приблизиться и приложила пальчик к губам.

Тихо!

В руках у неё была Малышка – Софи уже успела её зашить за время моего бегства. Я заметил следы этого ремонта во время неприятного обеда, который описывать не стану. (Коротко говоря, я ещё раз попытался привлечь внимание родителей к странностям Жанны, но с тем же успехом мог бы биться лбом о стенку. Или о гитару – папа был шокирован реальностью своей новой работы; видимо, встреча с будущими коллегами прошла не так удачно, как предполагалось.) Чтобы скрыть следы операции по «раскрытию лёгких», как странно выразилась моя сестра, на Малышку надели махровые ползунки с божьими коровками. Хорошо помню этих коровок: Жанна носила ползунки с ними вскоре после рождения. Есть ещё фотография, где она совсем малютка в этой одёжке на руках у меня, десятилетнего.

Я молча сел рядом с ней. Я не знал, что сказать. Она прижалась ко мне, ласково, словно защищая. Я увидел синяки у неё на запястьях, и мне снова стало стыдно.

– Пожалуйста, прости, – пробормотал я, – я не хотел сделать тебе больно. Я просто испугался за тебя. Прости, пожалуйста!