Генри Олди - Черный ход [СИ litres]

– Да!

Кто-то смеется. И смолкает под хмурыми взглядами мужчин.

– Зря, мистер Джефферсон. Если бы Макс сделал то, в чем вы его обвиняете – разве он оставил бы вам такую явную улику?

– Еще как! Удирал в спешке, не успел забрать нож!

– Это значит, что Макс лично подорвал вашу шахту? Своими руками убил Клеменса?

Джефферсон сдает назад:

– Зачем своими руками? Дал нож мальчишке вместе с динамитом.

– Тогда и я вас спрошу: зачем? Зачем Максу Сазерленду давать юному Освальду такой приметный нож? Кстати, как по-вашему, хлипкий парень справился бы со здоровяком-охранником?

– Значит, с Клеменсом справился Макс!

– Ложь! – орут Сазерленды. – Макс был с нами, когда рвануло!

– Да вы и под присягой сбрешете, лишь бы братца выгородить!

– Его видели!

– Все видели!

– У добровольцев спроси, придурок!

– Тихо!

Джош перехватывает инициативу:

– Сейчас мы доставим тела убитых в Элмер-Крик. Вы, мистер Джефферсон, и вы трое, – Джош указывает на Макса, Эйба и Джека Сазерлендов, – поедете со мной. Все расскажете шерифу: кто, когда и где был, и кто может это подтвердить. Коронер осмотрит тела и даст заключение. Мы покараем виновных по закону, без стрельбы и поножовщины! Всем ясно?

Как ни странно, всем ясно.

Летучие голландцы. – Водолазное дело. – Яичница с беконом. – Икают ли призраки? – Семь всадников, два трупа и плод фантазии. – Веселие сердца моего. – Быть ближе к Господу.

– Что вы здесь делаете, ваше преподобие?

Пастор сидит на крыльце конторы шерифа. Сидит вольготно, как в кресле, вытянув длинные ноги. Когда преподобный меняет позу, полы его длинного, чертовски заношенного пыльника волочатся в пыли, подтверждая название плаща. Это нимало не волнует Пастора. Так, наверное, сидят в парикмахерской, размышляя о чем-то приятном, пока цирюльник правит бритву на ремне.

– Добрый день, мисс Шимммер. Вы прекрасно выглядите.

– Давайте угадаю: вы здесь случайно, просто мимо шли. Разве ваше место не в церкви – или в салуне?

– Почему не на площади? Я осматриваю достопримечательности Элмер-Крик.

– Мэрию? Контору шерифа?

Контора, похоже, пуста. А может, закону в щекастом лице шерифа Дрекстона нет дела до того, что бродяга с воротничком священника расположился на казенном крыльце самым наглым образом, как у себя дома.

Пустует не только контора, но и площадь. Кудлатый пес, развалясь на земле в непристойной позе, выкусывает блох. За дальним забором, привстав на цыпочки, толстая женщина развешивает белье драгунского полка. Не то чтобы драгуны носили какие-то особенные подштанники, просто количество и качество белья рождает в воображении образ полка кавалерии после долгого марша. Проехал зеленщик с тележкой капусты. Дремлют манекены в «Универсальном магазине Фостера»: платье с оборками, костюм из твида. Сквозь стекло оружейной лавки видно, как прибирается Абрахам Зинник.

Тишь да гладь.

– Говорят, если стоишь между мэрией и конторой шерифа, надо загадать желание. Обязательно сбудется. Не слыхали о таком, мэм?

– Нет.

– Зря. Вы упускаете шанс.

– Скажите что-нибудь менее банальное, преподобный.

– Я слишком стар для всего этого дерьма. Но ведь кто-то должен, а? Как считаете, это уже не так банально?

– Должен стрелять по воображаемым друзьям? Да, это банальностью не назовешь.

– Присаживайтесь, мисс Шиммер. В ногах правды нет.

Пастор хлопает ладонью по крыльцу рядом с собой. Рут уже готова отказаться, но чувствует подозрительный кураж. Наверное, сказывается возбуждение последних дней.

– Почему нет? Благодарю, ваше преподобие.

Сев, она первым делом глядит на балкон второго этажа мэрии. Как и предполагалось, отсюда, с улицы, сквозь оконное стекло виден лишь потолок кабинета, да и то частично. Ага, вон затылок и плечи мистера Киркпатрика. Перила перекрывают бо́льшую часть обзора. Должно быть, когда мэр распинал сам себя на кресте рамы, он был вполне досягаем для выстрела. Рут встает, смотрит, снова садится. Нет, даже стоя, даже поднявшись на крыльцо, нельзя прицелиться в отчима. Нельзя стрелять в то, чего не видишь. Иначе шансер Пастора уже давно рявкнул бы пару раз. Вот если бы отчим подошел к мэру, встал с ним по одну сторону стола, ответил на объятие, рукопожатие, заговорил бы о чем-то, не отпуская руки – тогда в Пирса вполне можно было бы стрелять.

…нет, не в Пирса. В его воображаемого друга. Отчиму не обязательно подходить к столу, к окну, выходить на балкон. Достаточно, чтобы это сделал плод его фантазии. Для шансфайтера отчим сейчас белый, как первый снег, в него и не прицелишься толком. Но воображаемый друг…

Что я делаю, ужасается Рут. Что?! Неужели я представляю себя на месте этого скорбного умом служителя Господа?! Прикидываю угол стрельбы? Ищу пути отступления, возможность уйти безнаказанной?!

– Отличная позиция, преподобный. Вы должны были попытаться.

– Стрельба по окнам мэрии? – Пастор серьезен. Лишь в уголках глаз разбегаются лукавые морщинки. – Зеленщик, женщина с бельем – свидетели. Мне не дадут уехать из города. Если уеду, отправят погоню.

– Скажете, что палили божьими благословениями по голубям на крыше. К вам не придерешься. Нет трупа, нет раненого, нет мотива для покушения.

– Вы просто чудо, мэм.

– Благодарю.

– Красота и практическая сметка? Редкое сочетание. Вы уверены, что не хотите составить мне компанию?

– Жаль, что Арчи раскаялся.

– Почему жаль? Раскаяние – путь к спасению.

– Пирс был прав, дозор на улице не повредил бы. Пока вы здесь, я не вернусь в кабинет.

– Тут мягче, чем в кабинете мэра? Я имею в виду, тут мягче стелят?

– Гораздо. Тут пуховая перина.

– Скажите, мисс Шиммер, вы что-нибудь смыслите в водолазном деле?

Вопрос застает Рут врасплох.

– Меньше, чем ничего.

– У меня был приятель, француз. Матрос с клипера Нидерландского Ост-Индского братства. Вы, надеюсь, слышали о «летучих голландцах»? Разумеется, это не только голландские флотилии, но ярлык приклеился, не оторвать.

«Летучие голландцы»? Да, Рут в курсе, о ком говорит Пастор. Целые флоты, чья жизнь проходит в море. Люди палуб, люди трюмов; люди мачт и пароходных труб. К берегам Старого Света – да и вообще к берегам! – «летучие» пристают редко, в укромных, заранее оговоренных местах. Забирают продовольствие, воду, одежду, оружие. Расплачиваются жемчугом, золотом, драгоценностями, поднятыми с затонувших кораблей прошлого. Платят, случается, и деньгами – или ценным имуществом – полученными от иммигрантов. Если кто-то бежит от ужасов безумия, охватившего родные земли, в Новый Свет, и готов рассчитаться за услугу – «летучие голландцы» подбирают благодарных пассажиров в безопасных портах или прямо в море, с лодок, переполненных беженцами.