Яна Миа - Мы вернемся [litres]

– Я не была нытиком!

– Ты была огромной, ноющей и скорбящей занозой в нашем доме, поверь мне! – Эван усмехнулся и послал ей воздушный поцелуй в знак примирения. – А сейчас ты решаешь проблемы, ты заботишься обо всех, ты живешь, Элис. На полную катушку живешь. От той девочки, что рыдала на полу нашей гостиной и просила вернуть ей реальность, почти ничего не осталось.

– Ты правда так думаешь?

– Я знаю это. И каждый в доме тебе подтвердит.

Элис замолчала, прислушиваясь к себе. Действительно, сейчас она знала, чего хотела, куда стремилась, она понимала, чего ждать от каждого человека рядом. Незаметно для самой себя она стала той взрослой и немного мудрой девушкой, какой представляла себя до болезни. И хоть ее автор не дал ей шанса стать такой, она смогла добиться всего сама. Это понимание так поразило ее, кольнуло внезапной болью – приятной и тревожной одновременно. За эти месяцы столько всего случилось, что в какой-то момент она перестала анализировать и спрашивать себя о чем-то, она бросилась в жизнь, в любовь, а теперь вот в борьбу с головой – и вынырнула победителем. Пусть потрепанным, слегка разочарованным, но сумевшим выстоять.

– Эй, только не начинай плакать, ладно?

– Не дождешься! – Элис пыталась скрыть слезы, которые действительно подступили к уголкам глаз. Что-то все равно не менялось. – А ты в очередной раз заговорил мне зубы! Я тебя спрашивала о том, что Джордж хотел сделать с нашим миром дальше. И даже не пытайся снова сменить тему, я ведь теперь сильная и настойчивая леди, так что не отстану!

– Знаю, что не отстанешь. Но попытаться стоило. – Эван поправил подушку у себя за спиной и устроился поудобней. – Я не знаю, что он хотел писать дальше.

– Ну начало-о-о-ось…

– Не перебивай, если хочешь, чтобы я хоть что-нибудь рассказал! – Элис с радостью скорчила бы этому наглецу возмущенную рожицу, но ноющий нос не позволял. – В этом мире столько недочетов, потому что история была всего лишь черновиком. Джордж был тем еще непостоянным типом, которого бросало из крайности в крайность. Он очень хотел сделать этот роман идеальным, поэтому переписывал все по тысяче раз. Он, например, не знал, как быть с детьми, – для черновика вписал, что младше двенадцати сюда не попадают. А потом все так и осталось. Или вот знание английского. Нужно было как-то уравнять всех в этом мире, хотя бы в языке, и он, будучи англичанином, взял за основу свой родной. Но столько пробелов: года без номеров, континенты без названий, невозможность залечить раны и отрастить твои волосы… Это действительно Вселенная, планет таких несколько, но связи между ними нет, никто, кроме меня, о них не знает.

– Почему?

– Потому что Джордж никак не объяснил, как такое вообще возможно! И как все это связать воедино. И как нам всем жить вечно – он тоже как-то рассказать не успел. Я не знаю, Элис, я не уверен, что завтра этот мир не рассыплется в песок.

– Ты все это время боишься, что у истории истечет срок годности?

– Да. Этого всего не должно было быть, я ничего не должен был знать! Как я могу быть уверен в том, что завтра все не закончится? Как я вообще в чем-то могу быть уверен? Все эти годы я пытался найти ответы, не сойти с ума, не выдать себя… А потом просто осел ментором, когда понял, что изменить ничего не могу. Но это было очень непросто, поверь мне.

– Ты хорошо держался, если тебя это успокоит…

– О, из твоих уст это звучит скорее как оскорбление. – Он горько хмыкнул и прикрыл глаза. – Знала бы ты, как я ненавижу Джорджа хотя бы за то, что я не могу закончить это раз и навсегда. Хотя бы для себя самого.

Эти слова прозвучали как пощечина в пустой и гулкой комнате. Элис поднялась со своей кровати и подошла к окну. Первым порывом было подскочить к Эвану, ударить его, вытряхнуть эту дурь из его глупой головы. Но Элис не была уверена, что вынесет все, что может увидеть в его глазах.

– Ты нужен здесь слишком многим. А еще – ты должен много самому себе. Честности, жизни, возможностей… Рано что-то заканчивать, Эван. И ты это знаешь лучше, чем я.

Под окнами сновали паломники – так их прозвали ребята. Они приходили к дому, к больнице, высматривали Эвана и ждали. Ждали чуда, того, что всемогущий автор решит их проблемы, подарит второй шанс или такую ожидаемую смерть. Их сдерживали охрана и страх – никто ведь толком не знал, на что способен Эван, но рано или поздно эта бомба тоже должна была рвануть, Элис не сомневалась. Вот и сейчас какой-то явно подвыпивший мужчина засуетился, едва завидев ее силуэт у окна: он задирал голову, что-то выкрикивая, возводил руки к небу и ходил туда-сюда по парковке. Элис опустила жалюзи и ретировалась к себе на кровать – подальше от новых проблем. Свет зажигать не хотелось, поэтому они лежали в полутьме, ожидая, кто задаст следующий неловкий вопрос. И Элис не выдержала первой:

– Каково это – быть писателем?

– Ну наконец-то! – В этот раз голос Эвана звучал бодрее и ярче, что вселяло надежду на интересный и более легкий разговор. – Я не мог дождаться, когда же ты его задашь!

– Ну да, это самый очевидный вопрос. Но я-то не создавала миры и не приписывала людям целые судьбы.

– Я тоже. Надеюсь, ты помнишь, что это все – не совсем мое. Это мне досталось от Джорджа, и это он, как ты там сказала, создавал миры и приписывал людям судьбы.

– Я знаю. Но хотя бы так – расскажи!

– Быть писателем… Страшно. Это очень ответственно, Элис. Ты садишься, а перед тобой – чистый лист. Да, это очень захватывает, у тебя сразу столько возможностей и идей, ты практически всесилен! Пиши, что хочешь. А что ты хочешь? А вдруг выйдет плохо? А вдруг ты вообще ни на что не годен, кроме как назвать себя писателем и марать бумагу? А потом ты придумываешь героев – и вот тут степень ответственности взлетает до небес. Теперь от тебя зависит, какими они станут, какую жизнь проживут, полюбятся ли читателям, станут ли счастливыми… Это словно дети – ты за каждого в ответе, но ведь нельзя написать про горстку счастливых и прекрасных людей. Читателям подавай драму и боль, да и в жизни все хорошо никогда не бывает. И ты вот так собственноручно калечишь своих детей, смотришь на их боль, убиваешь их. Быть писателем, Элис, значит быть жестоким палачом для тех, перед кем ты в самом огромном долгу.

– Ты сейчас столько ужасов рассказал… Почему тогда люди пишут, если все это так страшно?

– Авторы всегда в ответе за своих героев, за свои миры. Если писатель не напишет – то кто? Ты уже просто не можешь оставить все на полпути, ведь где-то рядом застыли они и ждут. А еще… Это не совсем правда, что писатель всесилен. Сначала – да: ты прописываешь героев, придумываешь события, что-то планируешь. А потом однажды твои герои приходят, заваривают чай или закуривают сигарету, садятся вокруг тебя и начинают рассказывать свои истории. И ты просто записываешь, словно проводник. Поверь мне, герои всегда имеют свою точку зрения, свои козыри и могут многому научить. Со временем ты просто становишься инструментом, и уже текст пишет сам себя, он пишет тебя самого. В этом есть какая-то первобытная вечная магия, сопротивляться которой нет никакого желания. Именно поэтому, закрывая одну рукопись, писатель обязательно открывает другую. За новой порцией этой магии, за новыми историями, которые ему предстоит написать под диктовку своих героев.