Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

– Да идите вы все в жопу, – тихонько произнёс я, чтобы «все» не услышали, и позвал Джонни с собой. Мы немного побродили по ночному городу, и он сообщил мне, что устроился официантом в свежеоткрывшееся Heavy Metal Cafe. Я подумал, что староват он уже официантом работать, но не бизнес же ему свой создавать, в самом деле! Теперь сообщить другу о своём успехе мне стало особенно затруднительно. Так ничего ему и не сказав, я вернулся домой.

В этот довольно поздний час Зарифа уже спала, а мама дремала перед монотонно тарахтящим телевизором с пультом в руках. Я тихо прошёл в кухню, где мама всегда оставляла мне ужин, более или менее остывший в зависимости от того, во сколько я приходил. В этот раз ужина я не нашёл. Всё было вымыто дочиста и разложено по шкафчикам. В недоумении пошарив по полкам холодильника, я обнаружил немного сыра, колбасу и полпачки творога. В хлебнице доживала свои дни какая-то несчастная горбушка. Отложив часть колбасы для своего мистического питомца, я грустно съел остальное, гадая, почему же мама ничего не оставила мне. Когда я шёл через гостиную в свою комнату, мама вдруг проснулась и взвизгнула, увидев меня, да так, словно я был дохлой крысой, на которую она чуть не наступила в потёмках двора.

– Это ты?!

– А кто ещё это может быть?

– Я думала, ты… Ой. Какой мне дурацкий сон приснился, ты не представляешь! Ты поел?

– Не то чтобы. Так, нашёл какой-то кусочек засохшего сыра и корочку хлеба, – сказал я, пряча за спиной колбасу.

– Ой! – Мама вскочила с дивана. – Я что, покушать тебе не оставила? А я думала, мне приснилось… – Она с ужасом посмотрела на меня.

– Что тебе приснилось? Что?

– Так… ничего. Глупости. Не хочу я рассказывать, не хочу. – Мама замахала на меня руками, как будто муху в окно выдворяла из квартиры.

Я и без её объяснений примерно догадывался, в чём дело. Следовало бы закатить истерику, топать ногами и орать, что я живой, что моя смерть – розыгрыш, и они все посходили с ума, позволив игре так завладеть своим разумом, но я просто пошёл к себе и начал кормить крысиного короля, аккуратно разделив колбасу на двенадцать одинаковых кусочков. «Не противься неизбежному», – сказал мне Ниязи, и я решил подчиниться. Интересно, к чему это всё приведёт? Меня официально признают мёртвым, мои документы станут недействительными, я не смогу выехать из страны и навечно останусь в Баку, как Тангейзер в Герзельберге, вот только прекрасной Венеры у меня не будет.

Почему-то я проспал до часу дня. Чувствуя себя по причине пересыпа скверно, я решил остаться в постели и, если получится, умереть по-настоящему. Закрыв глаза, я слушал звуки дома и улицы. Под полом нежно шебуршили крысы, иногда попискивая. Лилась вода в ванной комнате. Во дворе соседка громко отчитывала своё чумазое дитя. Под этим верхним слоем пронзительных звуков тяжело ворочался гул больших железных чудищ, ненасытно пожиравших землю проплешин, оставшихся от разрушенных домов, чтобы вырыть огромную яму, в которую воткнут высотку, и в тени её испуганно замрут оставшиеся старинные особняки. Я уже привык к этому звуку, хотя, подозреваю, он медленно разрушал мой мозг, но стоило мне заострить на нём внимание, как он тут же начинал сводить меня с ума. Из-за него я старался реже находиться дома и даже, бывало, завидовал Зарифе и маме, когда они уходили на работу.

И тут в привычную какофонию звуков вмешался ещё один – неожиданный и сулящий нечто особенное. То были голоса мамы и Зарифы, и доносились они снизу, с улицы. С трудом я выполз из постели и сел на подоконник, глядя вниз. Сразу стало ясно, что они начали ссориться, и эта склока набирала обороты, вовлекая зрителей. Начало я пропустил, но понял, что лысым яблочком раздора стал Бахрам, который был здесь же и пытался утихомирить разбушевавшихся женщин – совсем не имеет инстинкта самосохранения, бедняжка.

– Как ты себя ведёшь! На глазах у всей улицы! – вопила мама.

– Ты на себя посмотри! Если бы не твои вопли, никто бы внимания вообще не обратил!

– Притащили голодранца на мою голову, ещё и обнимаетесь с ним на глазах у всех соседей!

– Ты рупор возьми, а то ещё не все услышали! Сказать, что мы ещё с ним делаем? Сказать?

После этих слов Зарифы количество людей на балконе второго этажа дома напротив резко увеличилось. Не стесняясь, человек восемь перевесились через заржавевшие перила и внимательно наблюдали за разворачивающимся сюжетом. Бахрам попытался увести Зарифу, но моя сестра отнеслась к его миротворческой деятельности без сочувствия.

– У меня серьёзные намерения, – проблеял Бахрам, испуганно и беспомощно, как все мужчины в такой ситуации. Перед гневом моей матушки все его двадцать лет медитации улетучились без следа. Я послал ему мысленное дружеское объятие – держись, брат.

– Какие ещё намерения?! Не будет моя дочка за кого попало замуж выходить! Зарифа, а ну марш домой! А ты давай пошёл отсюда!

– Никуда он не пойдёт!

Я почему-то, вместо того чтобы наблюдать за этими тремя, внимательно следил за соседским балконом. Мне показалось, он как-то провис под тяжестью стоявших на нём людей, которые разинули рты и старались не упустить ни слова из того, что говорилось. Лично я всегда считал балкон аварийным. Он был весь покрыт широкими трещинами, в которых росли вонючки, уже почти похожие на полноценные деревья.

Мама попыталась схватить Зарифу за руку, Зарифа увернулась и отбежала на середину дороги, а больше они ничего не успели сделать, потому что Бахрам вдруг сгрёб маму в охапку и отскочил вместе с ней к Зарифе, а балкон, перегруженный зрителями, страшно захрустел и сорвался вниз. От грохота вздрогнул наш дом, поднялся клуб пыли, визжали люди. «А я ведь предвидел», – подумал я, глядя на происходящее с бешено колотящимся сердцем. «Бедные деревца», – была моя вторая мысль. Что поделать, я не очень люблю людей. Мама с Зарифой, забыв о своей распре, засуетились в облаке пыли, пытаясь помочь, хотя, конечно, помощи от них не было никакой. Улица оживилась ещё больше, бежали со всех сторон люди, кричали раненые, надрывалась женщина, видимо, ей не удавалось привести в сознание кого-то близкого, потом с конца улицы начал приближаться вой сирен, на место происшествия втиснулись полиция и «Скорая помощь», всех оперативно увезли, а маме, Зарифе, Бахраму и ещё нескольким свидетелям пришлось долго объяснять, что тут произошло.

Когда они вернулись домой (вместе с Бахрамом), вид у них был удручённый. Я их понимал: не хотелось бы мне стать косвенной причиной травм, а то и гибели нескольких людей. Они собрались в гостиной. Желания выходить к ним у меня не было, и я тихонько сидел в комнате, пытаясь придумать какую-нибудь незатейливую мелодию, когда пришло сообщение от Ниязи. «Привет! Что у тебя новенького?» – осведомлялся он как ни в чём не бывало. Мне очень хотелось поговорить с кем-то, и беседа с Ниязи сейчас не казалась худшим вариантом. Я сжато поведал ему о том, что произошло. «Но из-за чего они так ругались?» – удивился Ниязи. «Из-за Бахрама, помнишь, которого ты к нам привёл. У Зарифы с ним, как я понял, серьёзный роман». – «И ты хочешь сказать, что твоя мама против?». – «Она просто в бешенстве». – «Но почему?!!» – «Потому что он ненадёжный. Говорит, он голодранец». В ответ на это Ниязи прислал мне огромное количество смайликов, смеющихся до слёз. А потом текст: «Это Бахрам-то голодранец?! Чтоб я был таким голодранцем!» И он рассказал мне о семье Бахрама. Которая оказалась не просто богата, а сказочно богата, и Бахрам являлся единственным ребёнком в семье. Добрым, но своенравным и непреклонным. Он пресёк все попытки родителей разбаловать себя, превратив в ублюдка, считающего, что ему всё дозволено, а вместо этого получил в Германии медицинское образование, после чего уехал на Тибет. И он всё ещё оставался единственным наследником своего отца. «Так что на месте твоей мамы я бы вцепился в Бахрама, как Кракен в корабль, и беспокоился бы скорее о том, как его родители примут Зарифу, потому что, уж извини меня… но они мечтали о невесте совсем из другой семьи».