Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

Неужели Зарифа ничего не сказала маме? Или Бахрам ничего не сказал Зарифе? И то, и другое виделось мне возможным. С Зарифы станется не сказать ничего из вредности, а Бахрам мог таким образом проверять избранницу на искренность чувств. Я решил серьёзно поговорить с ним на правах брата.

Мы уединились в моей комнате, я плотно прикрыл двери, чтобы ни мама, ни Зарифа нас не услышали, хотя, вероятно, такая секретность ещё больше возбудила их любопытство.

Я сразу перешёл к делу:

– Слушайте, Бахрам, я скоро уезжаю, скорее всего навсегда. И мне надо знать, что с моей сестрой всё будет в порядке.

Он молчал. Я тоже упорно молчал, вынуждая его ответить что-нибудь.

– Зарифа – удивительная девушка, – сказал он наконец. – Такая… открытая всему новому. И её картины такие духовные. Думаю, с вашего позволения, мы будем счастливы вместе. Хотя ваша мама против. Не понимаю почему.

– Да просто потому, что она мать. – Я нетерпеливо взмахнул рукой. – И, как всякий советский человек, она не верит никому, не знает ничего о свободе выбора, о самовыражении и о том, что можно жить не так, как положено, а так, как хочется. Ну, кроме того, она беспокоится о том, на что… вы будете жить. Зарифа недавно ушла с работы…

– Да, это был очень разумный поступок.

– Я тоже так думаю, но мама у нас прагматик.

– В любом случае эта проблема скоро решится, потому что я приглашу Зарифу и вашу маму познакомиться с моими родителями… Вас, я так понимаю, звать уже бессмысленно?

– Для всех живых я почти умер, – мрачно подтвердил я.

– И даже для тех, кто вас любит? – спросил Бахрам, пристально глядя на меня.

– А кто меня любит?

После незабываемых событий этого дня произошла ещё одна странная вещь. Дядю Рауфа, так и не оставившего попыток вывести крысоволка, укусила за палец одна из его пленниц. Его дикие, словно предсмертные вопли разбудили всех жителей дома ранним утром, в то самое время, когда сны становятся длиннее и слаще. Перепуганные спросонок, мы повыскакивали на балкон кто в пижамах и ночных рубашках, а кто, как я, наспех натянув трусы, чтобы увидеть мечущегося по двору дядю Рауфа с вытянутой вперёд рукой и крыс, удирающих во все стороны мимо презрительно-устало наблюдающих за всей этой кутерьмой кошек.

– Укусила меня! Укусила! – надрывался дядя Рауф, и вот уже второй раз на неделе нашу узенькую улицу огласило глиссандо сирены «Скорой помощи» – си-бемоль, фа-бекар, образующие пугающий тритон – diabolus in musica, запрещённый к использованию в музыке позднего Средневековья и барокко. Дядю Рауфа увезли, я мысленно помахал ему на прощание ручкой, одновременно и жалея его, и радуясь вселенской справедливости: всё-таки насчёт крыс он был не прав, а излишняя инициативность, как известно, наказуема.

– Неспокойно как-то в нашем доме в последнее время, – сказал кто-то из соседей, и остальные согласились. Многие остались во дворе, чтобы обсудить события минувших дней, а я, начав ловить странные взгляды трёх сестёр-эриний на своих скромных просторных трусах, стыдливо удалился.

Позже, листая ленту новостей в своём дохлом Facebook, без особой надежды найти что-то хоть сколько-нибудь интересное, но по укоренившейся привычке, я наткнулся на неожиданную и странную новость: журналистку Мадину Худатову засунули в тюрьму, да не за клевету и сквернословие, и даже не за драку в общественном месте, а за хранение и распространение наркотиков. В этом явно чувствовался размах Ниязи, который пообещал Прекраснейшей правосудие, и, хотя повод для заключения был более чем надуманным, в целом я счёл, что и он сгодится, ведь такой статьи, как «Оскорбления, вонь в интернете, пустые угрозы и разжигание ненависти», не существует, но лично я людей, подобных Худатовой, изолировал бы от общества.

«Это ты Худатову посадил?» – не удержался я от вопроса. Мне нужно было знать, до каких пределов распространяется могущество Ниязи. «Её посадили её мерзкий характер и тупая агрессия. У меня просто есть друг-прокурор, который меня очень ценит». Тут я обрадовался, что Ниязи вроде бы не держал на меня зла за совершённые над ним слегка насильственные действия. Если подумать, он вообще был хороший мужик, весёлый, беззлобный, и надо было бы перед отъездом с ним помириться окончательно, но только не прямо сейчас, а не то он решил бы – я испугался, что он отправит за решётку и меня.

Бахрам сдержал своё слово и позвал маму с Зарифой в гости к своим родителям.

– Что за люди такие? – возмущалась мама. – Почему это мы должны к ним идти, а не они к нам, как полагается?! Они совсем не уважают традиции? Буду я ещё ходить ко всяким!

Но Зарифа намекнула ей, что матери девицы, которой слегка за тридцать, не следует проявлять строптивость, и в один прекрасный погожий день мама нацепила своё самое нарядное платье, увесилась пресловутым золотом (через стену я слышал, как Зарифа ругается с ней, пытаясь убедить, что это убожество и лучше ничего не надевать вообще, чем так выставляться, на что мама заявила: «Ничего, пусть видят, что мы не нищие какие-нибудь и мою дочку абы как содержать нельзя!»), Зарифа нарисовала себе красивое, но не слишком яркое лицо, Бахрам зашёл за ними пешком (чтобы не шокировать маму раньше времени роскошным автомобилем), и они шумно отбыли.

Я снова остался один, но на этот раз мне казалось, что я совсем один, как будто мама и Зарифа покинули меня навсегда, словно это они уехали в другую страну. Пустая квартира впервые показалась мне чужой и неприветливой. Она словно выдавливала меня из себя, как занозу, и я сдался, сбежал и, выйдя под небо, почувствовал себя свободным. Почему-то заткнулись, выдохшись, все неугомонные пожирающие землю чудовища, притаился ветер, а мои собственные шаги казались мне более широкими, чем обычно.

Проходя мимо одного банка, я заметил машину Мики, а затем и его самого. Он вышел с важным видом, потея в своём слишком тёплом для сентября костюме, сжав в одной руке картонный стаканчик с кофе – непременный атрибут любого делового миллениала, а в другой – тонкую жёлтую папку наверняка с чрезвычайно важными документами и телефон. От телефона к голове Мики тянулся проводок наушников, и он громко разговаривал, словно бы сам с собой, производя впечатление сумасшедшего. Я подошёл к нему и крикнул «Привет!», но удостоился только равнодушного беглого взгляда, после чего Мика, продолжая болтать, влез в машину со всем своим барахлом, подал засуетившемуся стоянщику копеечку и начал отъезжать.

– Ну и хрен с тобой, – сказал я и продолжил свой путь, с настроением не то чтобы испортившимся, но слегка затенённым на горизонте тучей неоформившейся мысли.

На площади Фонтанов я заглянул в Heavy Metal Cafe. Измученно улыбающиеся официанты у дверей сразу же предупредили меня, что мест нет и не будет, чему я не удивился: до тех пор пока вся продвинутая молодёжь не сделает здесь селфи и не зачекинится, их завышенные цены никого не испугают. Я ответил им, что ищу Джонни. Они подали Джонни. Моего лучшего друга было не узнать – лакейская улыбочка, таящая в своих углах пожелание сдохнуть. К счастью, при виде меня эта улыбочка у него поулеглась.