Дин Кунц - Краем глаза

– Что вы могли мне задолжать?

– Скажем так: в действительности я в долгу перед Фими. Слова, которые она произнесла между двумя смертями на операционном столе, полностью изменили мою жизнь.

«Ровена вас любит, – сказала ему Фими в момент короткого просветления. – Бизил и Фризил с ней, у них все хорошо». Послание от погибших жены и детей из потустороннего мира, в котором они дожидались его.

Умоляюще, без намека на интимность, Липскомб взял руки Целестины в свои:

– Долгие годы, будучи хирургом-акушером, я приносил жизнь в этот мир, но я не знал, что есть жизнь, не понимал значения этого слова, не понимал, что у него есть значение. До того, как Ровена, Гарри и Дэнни погибли в той авиакатастрофе, в душе у меня была пустота. А когда я их потерял, все стало гораздо хуже. Целестина, я думал, что душа у меня умерла. Фими дала мне надежду. Я не могу отплатить ей, но я могу что-то сделать для ее дочери и для вас, если вы мне позволите.

Ее руки дрожали не меньше его.

А поскольку она не сразу приняла его щедрое предложение, он добавил:

– Всю жизнь я старался просто прожить день. Сначала борьба за выживание. Потом достижения, приобретения. Дома, инвестиции, антиквариат… Во всем этом нет ничего плохого. Но этим не удается заполнить пустоту. Возможно, когда-нибудь я вернусь в медицину. Но это суета. А сейчас мне необходимы мир и покой, потому что мне есть о чем подумать. И чем бы я теперь ни занялся… я хочу, чтобы у моей жизни появилась цель, чего раньше не было. Вы можете это понять?

– Меня воспитывали так, чтобы я это понимала, – ответила Целестина и, взглянув на мать, увидела, как глубоко тронули Грейс ее слова.

– Мы можем перевезти вас завтра, – предложил Липскомб.

– Завтра у меня занятия, в среду тоже, а в четверг – свободный день.

– Значит, в четверг! – воскликнул он, страшно довольный тем, что получит только треть от арендной платы за предложенную им квартиру.

– Благодарю вас, доктор Липскомб. Я буду ежемесячно вести учет ваших убытков и со временем все вам возмещу.

– Мы это еще обсудим. А пока… пожалуйста, зовите меня Уолли.

Узкое, длинное лицо врача, с которого не сходила печаль, больше подходило владельцу похоронного бюро, но никак не человеку с именем Уолли. Каким еще мог быть Уолли, как не веснушчатым, розовым, круглощеким, веселым?

– Уолли, – без запинки повторила Целестина, потому что обнаружила Уолли в зеленых глазах врача, которые внезапно ожили.

Липскомб принес шампанское и два больших пакета с едой. Сахапур, [39] Сахапур – луковый суп. миджура, [40] Миджура – говяжий фарш с луком и яйцом, запеченный в духовке. плов с корицей, толма, [41] Толма – голубцы в виноградных листьях. артишоки с бараниной и рисом, аришта-пирог, шароц [42] Шароц – грецкие орехи в виноградном сиропе с пряностями. – все деликатесы армянской кухни. После молитвы, произнесенной Грейс, Уолли и три женщины семьи Уайт, усевшись за маленький столик с пластиковым верхом, пировали, смеялись, говорили об искусстве и здоровье, о воспитании детей, о прошлом и будущем, а в это время Недди Гнатик, в смокинге, сидя за поблескивающим черным лаком пианино, развлекал гостей элегантного бара отеля в Ноб-хилле.

В белом халате фармацевта поверх белой рубашки и черных брюк Пол Дамаск, закончив рабочий день, резво шагал домой по улицам Брайт-Бич, под серым сумеречным небом, достойным попасть на обложку «Страшных историй», под зловещий шелест ветра в кронах пальм.

Ходьба являлась одним из элементов программы поддержания хорошей физической формы, а к программе этой Пол относился очень серьезно. Он понимал, что его не призовут спасать мир, как случалось с героями приключенческих и фантастических романов, которые он читал взахлеб, но твердо знал, что без отменного здоровья ему не справиться с возложенными на него обязанностями.

В кармане халата лежало письмо преподобному Гаррисону Уайту. Конверт Пол не запечатал, потому что хотел прочитать написанное письмо Перри, своей супруге, и внести предложенные ею поправки. Ее мнение Пол очень ценил.

Возвращение домой, встреча с Перри являлись кульминацией любого его рабочего дня. Они встретились, когда им было по тринадцать лет, поженились в двадцать два и в мае собирались отпраздновать двадцать третью годовщину свадьбы.

Детей у них не было… и быть не могло. Но Пол, по правде говоря, не испытывал никаких сожалений, не познав радости отцовства. Их семья состояла из двух человек, дети, если б судьба даровала их, не позволили бы им добиться достигнутой абсолютной близости, а Пол очень дорожил сложившимися отношениями с женой.

Их вечера, которые они всегда проводили вместе, казались ему вершиной блаженства, пусть они всего лишь смотрели телевизор или он ей что-нибудь читал. Последнее Перри очень нравилось. Предпочтение она отдавала историческим романам, но иногда соглашалась на детектив.

Перри часто засыпала в половине десятого, крайне редко – позже десяти вечера, тогда как Пол не ложился раньше полуночи или часа ночи. Поздним вечером, после того как ровное дыхание жены убеждало его в том, что она заснула, он возвращался к журнальным приключениям.

Впрочем, этот вечер он мог посвятить и телевизору. Программа предлагала неплохой выбор. В половине восьмого фильм «Сказать правду», потом «У меня есть секрет», «Шоу Люси», «Шоу Энди Гриффита». Новые серии «Люси» нравились Полу и Перри не так, как прежние. Им недоставало Дези Арназ и Уильяма Фроули.

Повернув на Жасмин-уэй, он почувствовал, как в радостном предвкушении забилось сердце: сейчас он увидит свой дом. Не роскошный особняк, типичный дом с Главной улицы американского города, но для Пола он затмевал Париж, Лондон и Рим, вместе взятые, города, которых он не видел и не сожалел о несостоявшейся встрече с ними.

Но радостное предвкушение сменилось тревогой, когда он увидел стоявшую у тротуара машину «скорой помощи». А на подъездной дорожке – «бьюик» Джошуа Нанна, их семейного врача.

Пол побежал к распахнутой входной двери.

В прихожей Ганна Рей и Нелли Отис бок о бок сидели на ступеньках лестницы. Ганна, седая и полная, – домоправительница. Нелли, дневная компаньонка Перри, могла бы сойти за ее сестру.

Ганна от расстройства чувств не смогла встать. Нелли поднялась, но потратила на это все оставшиеся силы и лишилась дара речи. Губы шевелились, но с них не слетало ни звука.

По их лицам Пол, конечно же, понял, что произошло, и мог только поблагодарить Нелли за ее молчание. Он не знал, хватит ли у него духа услышать весть, которую она пыталась сообщить.

Заговорила Ганна, язык которой, в отличие от ног, ей еще подчинялся: