Дин Кунц - Краем глаза

– Если передумаете, дайте мне знать.

– Благодарю вас. Но теперь я уверен, что это какие-то подростки.

– Вы, похоже, не слишком удивлены, – отметил Мэгассон.

– Да? А чему удивляться?

– Тому, что Ванадий убил эту медсестру и смылся. Здесь все в шоке.

– Откровенно говоря, я всегда думал, что он психически неуравновешен. Я же вам об этом говорил, в вашем кабинете.

– Да, говорили, – согласился Мэгассон. – Но я-то принимал его за крестоносца, святого дурака. Похоже, вы разобрались в нем лучше меня, мистер Каин.

Признание адвоката изумило Младшего. В голосе Мэгассона словно слышалось: «Возможно, вы даже не убивали свою жену». Но Мэгассон от природы был несносным типом, так что и подобные реверансы следовало почитать за честь.

– И как вам живется в Городе у Залива? – спросил адвокат.

Заботливость, звучащая в голосе Мэгассона, не могла провести Младшего. Он прекрасно понимал, что адвокат не из тех друзей, с которыми можно делиться сокровенным. У этой жадной до денег жабы был только один настоящий друг, которого Мэгассон каждое утро видел в зеркале, когда брился. И, узнав, что Младший, похоронив Наоми, наслаждается жизнью, адвокат приберег бы эту информацию, чтобы при первом удобном случае использовать ее с выгодой для себя.

– Скучаю, – ответил Младший. – Мне очень одиноко.

– Говорят, первый год самый трудный. Потом время затягивает душевные раны.

– Год почти прошел, но настроение у меня не улучшается, – лгал Младший.

Положив трубку, долго смотрел на телефонный аппарат. Тревога не уходила.

Из разговора он почерпнул только одно: Ванадия и его «студебекер» не нашли в глубинах Куэрри-Лейк.

С того самого момента, как в чизбургере сверкнул четвертак, Младший укреплялся в мысли, что коп-маньяк выжил. Несмотря на смертельные раны, поднялся со стофутовой глубины, не утонул.

Но разговор с Мэгассоном наглядно показал Младшему, что его страхи лишены всякой логики. Если детектив и вынырнул из холодных вод озера, ему требовалась срочная медицинская помощь. Он бы добрался до шоссе в поисках помощи, не подозревая о том, что Младший «навесил» на него убийство Виктории.

Если Ванадий по-прежнему находится в розыске, значит он лежит в восьмицилиндровом гробу.

Но оставался четвертак.

В чизбургере.

Кто-то положил его туда.

Если не Ванадий, то кто?

Барти быстро научился ходить и вскоре, когда Агнес в очередной раз развозила пироги, с важным видом, осознавая возложенную на него ответственность, пронес один от автомобиля до крыльца.

Из колыбельки он перебрался на собственную кровать, с ограждением, на много месяцев опередив обычных детей. Через неделю потребовал убрать ограждение.

Восемь ночей кряду Агнес стелила на пол одеяла по обе стороны кровати, на случай если он свалится ночью. На девятое утро обнаружила, что Барти убрал одеяла в шкаф. Не просто рассовал по полкам, а аккуратно сложил, как поступила бы и сама Агнес.

Об этом мальчик ей ничего не сказал, но она перестала беспокоиться о том, что он может упасть с кровати.

В период от своего первого до третьего дня рождения Барти оставил не у дел авторов всех книг о воспитании и развитии детей, к которым обращаются молодые матери, чтобы знать, чего ждать от их первенцев. Он рос и развивался по индивидуальному графику.

Отличие мальчика от других детей проявлялось не только в том, что он делал, но и в том, чего не делал. К примеру, обошелся без периода «ужасного двухлетки», когда малыши изрядно портят нервы большинству родителей. Сын Леди-Пирожницы не закатывал ни истерик, ни скандалов.

Отличало его и отменное здоровье. Он не болел ни ларингитом, ни гриппом, ни синуситом, ни большинством других болезней, которые часто случаются у детей.

Очень часто люди говорили Агнес, что она должна найти агента для Барти, потому что он удивительно фотогеничен. Ее заверяли, что он будет нарасхват и в рекламном бизнесе, и в кино. Хотя ее сын действительно был симпатягой, Агнес знала, что он не так красив, как казалось многим. Людям нравились не столько его внешность, сколько другие присущие ему качества: необычная для ребенка грациозность, легкость движений, добродушие и быстрая улыбка, от которой, казалось, вспыхивало все лицо, в том числе и завораживающие сине-зеленые глаза. Наибольший эффект, возможно, производило отменное здоровье Барти, проявляющееся и в блеске густых черных волос, и в золотисто-розовом сиянии кожи. Иной раз казалось, что он буквально светился изнутри.

В июле 1967-го, в два с половиной года, он впервые простудился. Врачи поставили диагноз – ОРЗ. Горло у него покраснело, но он не плакал и не жаловался. Без возражений принимал лекарства, иной раз ложился отдохнуть, но продолжал играть и с присущим ему удовольствием рассматривал книжки-картинки.

Утром, на второй день болезни Барти, Агнес, спустившись вниз, нашла мальчика за кухонным столом. В пижаме, вооружившись карандашами, он придавал должный вид одной из страниц книжки-раскраски.

Когда она похвалила сына за то, что он, как доблестный маленький солдат, не жалуется на простуду, он пожал плечами. Не отрывая глаз от книжки-раскраски, ответил:

– Она всего лишь здесь.

– Ты про что?

– Мою простуду.

– Твоя простуда всего лишь здесь?

– Не везде.

Агнес обожала разговоры с сыном. Барти, конечно, опережал детей своего возраста, но оставался ребенком, так что его фразы отличали наивность и очарование.

– Ты хочешь сказать, что твоя простуда в твоем носу, но не в твоих ногах?

– Нет, мамик. Простуды в ногах не бывает.

И синим мелком начал раскрашивать улыбающегося кролика, который танцевал с белочкой.

– Ты хочешь сказать, что она с тобой на кухне, но ее не будет с тобой, если ты перейдешь в гостиную? У твоей простуды есть своя голова?

– Это просто глупо.

– Но ты сам сказал, что простуда только здесь. Может, она останется на кухне, в надежде, что ей дадут кусок пирога?

– Моя простуда только здесь, не везде, где я есть, – уточнил он.

– То есть… ты не только здесь, на кухне, со своей простудой?

– Да.

– А где же ты еще, мистер Лампион? Во дворе у песочницы?

– Где-то еще, да.

– В гостиной, с книгой?

– Где-то еще, да.

– И везде одновременно?

Высунув от напряжения язык, стараясь не выскочить карандашом за контур кролика, Барти кивнул:

– Да.

Зазвонил телефон, но Агнес вспомнила об этом разговоре в конце года, за день до Рождества, когда Барти попал под дождь и полностью изменил представления Агнес об окружающем ее мире и о самой себе.

В отличие от большинства малышей, Барти очень легко поднимался по ступенькам развития. От бутылочки – к чашке, от колыбели – к обычной кровати, от любимым блюд – к незнакомой пище. Новое его только радовало. И хотя Агнес практически всегда была рядом, Барти не возражал, если его оставляли с Марией Гонсалес или дядей Эдомом, а сумрачному дяде Джейкобу улыбался так же ослепительно, как всем остальным.