Дин Кунц - Фантомы

– Все еще в коме. Не думаю, что он когда-нибудь из нее выберется.

– Извините, Брайс. Я не хотела причинить вам боль.

Он обхватил кружку обеими руками и уставился в нее неподвижным взглядом.

– Учитывая состояние, в котором находится Тимми, если он в конце концов умрет, это будет, пожалуй, даже благом. Какое-то время после того, как все случилось, я вообще ничего не воспринимал. Ничего не чувствовал не только эмоционально, но и физически. Как-то раз я резал апельсин и раскроил палец. Всю кухню залил кровью и даже съел несколько окровавленных апельсиновых долек, прежде чем заметил, что что-то не так. Но даже и тогда я не почувствовал никакой боли. И только совсем недавно я как-то внутренне примирился с происшедшим и начал что-то понимать. – Он поднял глаза и встретился взглядом с Дженни. – Как ни странно, с того момента, как я оказался в Сноуфилде, серая пелена спала.

– Серая пелена?

– Очень долго мне все казалось одинаково серым. Краски словно исчезли, совсем. Но сегодня все совершенно иначе. Сегодня вечером мы испытали такое возбуждение, такое напряжение, такой страх, что все снова обрело красочность и яркость.

Дженни заговорила вдруг о смерти своей матери, о том, какое впечатление произвела тогда на нее эта смерть, даже несмотря на то, что она уже двенадцать лет жила вне дома, хотя это обстоятельство в какой-то мере смягчило удар.

Рассказывая, она опять удивилась способности Брайса Хэммонда держаться так, что она чувствовала себя свободно и раскованно. Казалось, и они были знакомы друг с другом уже долгие годы.

Неожиданно для себя самой она рассказала ему об ошибках, которые наделала, когда ей было восемнадцать-девятнадцать лет, о своем наивном поведении, об упорствовании в своих заблуждениях и ошибках – обо всем, что доставило тогда столько боли и страданий ее родителям. К концу первого года учебы в колледже она встретила человека, сразу же покорившего ее. Он был на пять лет старше и уже заканчивал колледж. Звали его Кэмпбелл Хадсон, она называла его просто Кэм. Он был обаятелен, проявлял к ней максимум внимания, ухаживал за ней страстно и целеустремленно, и естественно, что она увлеклась. До этого она вела довольно замкнутый и уединенный образ жизни, не имела серьезных романов и редко соглашалась на свидания. Она была легкой добычей. Угодив в расставленные Кэмом Хадсоном сети, она стала не только его любовницей, но и восторженной ученицей, и последовательницей его взглядов и убеждений, и даже, можно сказать, его послушной и преданной рабыней.

– Представить себе не могу, чтобы вы кому-нибудь подчинялись, – сказал Брайс.

– Я была тогда молодая.

– Ну, это всегда удобное объяснение.

Она переехала к Кэму и стала жить с ним, почти не заботясь о том, чтобы скрывать свои прегрешения от отца с матерью, а они считали то, что она делала, именно грехом. Позднее она решила – точнее, позволила Кэму решить за себя – бросить колледж и пойти работать официанткой, чтобы помогать Кэму платить за учебу, пока он не закончит ее и не защитит докторскую диссертацию.

Полностью подчинив себя эгоистическим интересам и планам Кэма Хадсона, она вдруг обнаружила, что он постепенно становится к ней все менее внимательным, что он уже далеко не так мил и обаятелен в обращении с ней, как прежде. Выяснилось, что у него буйный темперамент и дурной, грубый характер. Она еще жила с Кэмом, когда умер ее отец, и на похоронах она почувствовала, что мать считает ее виновницей его преждевременной кончины. Через месяц после того, как тело отца опустили в могилу, Дженни поняла, что беременна. Значит, она забеременела, когда отец еще был жив. Кэм пришел в ярость от этого известия и настаивал на немедленном аборте. Она ответила, что хотела бы денек подумать, прежде чем решать, но он и слышать не желал об отсрочке хотя бы на сутки. Кэм избил ее так, что у Дженни произошел выкидыш. Именно тогда между ними все было кончено. Все ее иллюзии развеялись в мгновение ока. Она повзрослела сразу, в один день, – хотя и слишком поздно, чтобы отец мог порадоваться этому.

– С тех самых пор, – говорила она Брайсу, – я непрерывно, изо всех сил работала – быть может, гораздо больше, чем надо было, – чтобы доказать матери, что я сожалею обо всем случившемся и, несмотря ни на что, все-таки достойна ее любви. Я работала даже по выходным, отказывалась от всех приглашений на вечеринки, за последние двенадцать лет считаные разы бывала в отпуске, и все это во имя самосовершенствования. Домой я приезжала гораздо реже, чем следовало. Но я не могла смотреть в глаза матери. Я постоянно видела в них укор, упрек в свой адрес. А сегодня вечером Лиза сказала мне нечто такое, что меня просто поразило.

– Что ваша мать никогда ни в чем вас не винила, – предположил Брайс, снова выказав те поразительные проницательность и чуткость, которые Дженни уже подметила в нем раньше.

– Да! – подтвердила Дженни. – Она действительно никогда ни в чем меня не обвиняла, ничего не держала против меня в душе.

– Скорее всего, она вами даже гордилась.

– Опять угадали! Она никогда не обвиняла меня в смерти отца. Это я сама себя во всем винила. Мне казалось, что в ее глазах стоит постоянный укор, а на самом деле я сама все время переживала чувство вины. – Дженни задумчиво покачала головой, горько усмехнулась. – Все это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Во взгляде Брайса Хэммонда она увидела сочувствие и понимание, которых ей так не хватало все эти годы, что прошли со дня похорон ее отца.

– Мы с вами во многих отношениях очень похожи друг на друга, – сказал Брайс. – По-моему, мы оба страдаем комплексом мученичества.

– У меня его уже нет, – возразила Дженни. – Жизнь слишком коротка. Сегодня вечером я это поняла совершенно ясно. Отныне я намерена жить, жить полной жизнью – если, конечно, мы сумеем отсюда выкарабкаться.

– Выберемся, – проговорил Брайс.

– Хотела бы я разделять вашу уверенность.

– Знаете, – сказал Брайс, – если у нас появятся какие-то планы на будущее, если нам будет на что надеяться, значит мы выберемся. Я на что-нибудь могу надеяться, как вы думаете?

Дженни недоуменно на него посмотрела.

– Давайте условимся о свидании. – Он наклонился в ее сторону, и густые, песочного цвета волосы упали ему на глаза. – Сходим в ресторан Джирваджо, в Санта-Мире. Закажем минестроне, [10] Густой суп из риса и овощей. его там чудесно готовят. Омара в чесночном масле. По бифштексу или хорошему куску телятины. Большое блюдо макарон на двоих. А еще там делают отличную вермишель с овощами и острым соусом. И возьмем хорошего вина.

– Неплохая идея, – улыбнулась Дженни.

– Да, забыл: и еще чесночный хлеб.

– Ой, я его так люблю!