Ашира Хаан - Когда я опять умру [СИ]

Артем подергался немного, но сил было мало. Сердце колотилось как бешеное, в голове сгущался туман, руки и ноги наливались дурной слабостью. И не закричать, блин! Простыни под ним промокли от вытекающей из задницы смазки, огоньки свечей трепетали от сквозняка, приносящего только запах гари. Где-то вдалеке уже было различимо тяжелое гудение пламени, зато топот ног и голоса стихли.

«Хоть бы дверь обратно закрыл, урод, — вяло подумал Артем. Он раскинул ноги в стороны и расслабился, глядя на свое отражение в потолочном зеркале. — Так, может, спасли бы». Становилось все жарче.

Я попыталась выплюнуть кляп, но тот, кто его забивал, знал, что делал. Выкрутить руки — тоже нет. Даже тонкие запястья подростка не пролезали через на совесть затянутые браслеты. Ах ты, черт, что ж я делаю! Мне же так повезло! Первая жизнь — и сразу удача. Не вырваться, на помощь не позвать — с какой стороны ни посмотри, не самоубийство. Расслабься и умирай со счастливой улыбкой на лице. Прости, Артем, тебя уже не спасти. Впрочем, на черта тебе такая жизнь, в самом деле.

Воздух становился жарче и суше, кислорода в нем не хватало, и я очень понадеялась, что задохнусь раньше, чем огонь доберется до меня. Гул и треск пламени надвигались медленно, давая время испугаться, как следует, обрадоваться, что одной жизнью меньше, и снова испугаться.

Так, как я никогда еще не боялась.

Может быть, времени прошло мало, просто оно замедлилось. В горле першило, я начала кашлять. Почти ничего не было видно из-за черных клубов дыма. Но забытье все не приходило. Я успела увидеть первые осторожные языки пламени, заглядывающие в комнату, когда темнота в глазах наконец сгустилась и забрала меня из реальности. Прощай, Артем. Спасибо тебе.

Василиса Ильинична.

— Когда сын невесту приведет, я ей стопку белья дам и продуктов. А потом и посмотрю, как она постирала-погладила, да как обед на всех сготовила. А то нынче все белоручки.

— Да, я вот тоже сыновей гладить учу. Какая еще жена попадется, так ведь и будут к мамке бегать рубашки гладить.

— А у меня внучка, двадцать ей, говорит — пусть сами учатся, я им не прислугой нанималась.

— Вот дура-то.

— Говорит, до тридцати замуж не пойду вообще, погулять хочу.

— После тридцати-то куда пойдет? Мужиков и нет совсем после тридцати, никто не возьмет.

Василиса только отвернулась к стене. Опять эти дуры завели свои деревенские разговоры. Белье она ей даст. Ты ей ноги будешь целовать, когда она твоего тридцатилетнего оболтуса заберет.

Обед был совсем недавно, и ее все еще тошнило и было мутно, хотя она почти ничего не ела. Да какое почти — она съела две ложки прозрачного жидкого супа, с трудом прожевала кусок картофелины из него и не стала брать второе. Раньше так сильно не тошнило. Резь была, но резь была давно, она уже привыкла, приучилась жить с болью, как приучилась жить со слабостью и старостью.

Хотелось спать. Ночью привезли из реанимации бабулечку с отрезанной ногой. Она сначала стонала, а потом начала зазывать всех на блины. К утру зашлась криком, тут медсестра и пришла ей что-то вколоть наконец. Но через час уже приходили с градусниками, потом разносили таблетки, потом завтрак и обход, все не поспишь. Перед обедом к бабулечке заходил психиатр, расспрашивал про блины. Та разумно отвечала, будто ей приснилось, что она блины печет. Бабулечку оставили. Значит, ночью снова не спать.

— Бил он ее страшно… Однажды вижу — идет, а голова как холодец.

— По пьянке, что ли?

— Да нет, он вообще не пил. Ну, на Новый год разве.

— Ой, трезвый тогда вообще клиника. По пьянке еще можно как-то понять. Особенно если женщина такая, что выведет.

Василиса никогда не встревала в их разговоры. Кудахтают и кудахтают. Такая у них жизнь, не повезло. Теперь уже поздно учить, теперь, если узнают, поймут и проникнутся, это принесет им только горечь, что всю жизнь жили как не люди, и не исправить ничего. У нее Толя был хороший. Бить? Это дикость какая-то. Стирал, посуду мыл, ужины на нем были, пока она в машбюро подрабатывала. Когда Сашенька родился, ночами его укачивал. Хороший был муж, таких и сейчас не встретишь. И от свекрови всегда защищал.

Она прикрыла глаза и почти задремала. В полусне Толя опять к ней пришел, зачастил последнее время.

«Я, — говорит, — без тебя никуда не пойду, здесь буду ждать, ты прости уж».

Сказала, что прощает. Долго ждет, милый, лет десять уже. Последнее время чаще стал приходить, подгоняет, верно.

— Вчера ко мне студенты приходили… из этой, как ее… Новой Зеландии!

— Из Малой Азии они сказали!

— А, точно, из Малайзии! Хорошие, молчаливые такие, обходительные.

— Импортные-то доктора лучше вылечат, чем наши.

— Так вот они меня спрашивают — у матери-то, поди тоже аппендицит был?

— Верно, аппендицит передается по наследству, да.

Дверь палаты хлопнула и Василиса очнулась. Рядом с ней стоял мужчина в белом халате. Раньше она его не видела.

— Василиса Ильинична? Я ваш новый лечащий врач. Скажите, Василиса Ильинична, вы сегодня что кушали?

— Кашу ела, — Василиса перемешала ложкой овсянку с утра, но есть не стала. — Суп днем, еще картошку.

— Что ж вы лукавите, Василиса Ильинична… — доктор вздохнул и посмотрел в свой блокнот. — Ладно, с ужина начнем вам давать нутридринк. Не пугайтесь — это такой напиток, на вкус не очень, но вам нужны силы, а нормальную еду вы не едите.

— Ой, такая гадость этот ваш дринк! — вмешалась одна из куриц. — У меня в прошлой палате подружка была с язвой, она все время его пила, ужас, говорит, как тошнило.

— Ну Василиса Ильинична привыкла у нас терпеть, — горько усмехнулся мужчина. — Она вон и к нам попала с такими болями, когда уже рецептурные препараты выписывают, а ей хоть бы хны. Если бы на улице в обморок не упала, так бы и бегала со своим некрозом дальше.

Василиса покачала головой. Толя врачам очень верил. У него тоже была поджелудочная, он с ней сразу и пошел, как заболела. И на УЗИ пошел, и на рентген, и МРТ дождался. Потом операцию делали, вторую, таблетки пил. А все одно не помогло.

Она же вон, сколько продержалась, хотя заболело раньше, чем у него. Не надо сдаваться докторам. Этот сейчас долистает до операции и тоже заведет свое…

— Василиса Ильинична, я смотрю, вы у нас уже были десять лет назад. Вместе с мужем. Вам тогда сделали операцию, но велели соблюдать диету. Вы соблюдали? Не ели жирного, жареного?

Василиса промолчала. Толя тогда говорил: «Они не поджелудку мою удалить хотят, они меня удалить хотят! Лишить последней радости! Вези мне, Васька, курицу жареную, да побольше!»

И она везла. И ела тогда вместе с ним. И до того ела — очень уж он кавказскую кухню уважал, чтобы много жирного мяса, вина, соусы рекой, шашлыки, сыр. И ее приучил, готовить заставлял. И сам готовил еще побольше нее. Сын приезжал с семьей — все вместе ели. Только невестка кривилась и йогурты себе покупала. Но на последнем ужине и она ела, чтобы свекра уважить. Хорошая девочка. Как там она, в этой Австралии? Вот бы курицам рассказать, куда у нее сын жить уехал!