Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Новенький холодильник урчал затравленно, словно говорил по-японски, что ему не место здесь, около допотопной мойки.

– Не впадай в детство, – велела себе Люба и закатала рукава. Начала, как и прежде, с Нины. Подгузники, таблетки, овсянка. Крем не помогал; сыпь расползлась по ноге, мелкие воспаленные язвочки издырявили кожу.

– Я спрошу в аптеке, как быть.

Потчуя подопечную, Люба размышляла вслух о трудностях переезда, о жизни в Северной Пальмире.

– Без друзей, конечно, одиноко, вы со мной согласитесь. И без мамы. Но главное – что? Главное – не падать духом. Завтра пятница. Я, знаете, куда намылилась? В клуб виртуальной реальности. Вы там были? Наташа говорит – офигенно. Хочу в «Стар Трек» поиграть. Играли в «Стар Трек»?

Прерывая болтовню, завибрировал телефон. На звонке стояла «Тема зеленого шершня» Эла Херта, и мелодия явно понравилась Нине: старушка замерла, прекратив чмокать, подобралась и будто бы принюхалась к музыке. Впервые она отреагировала на внешние раздражители.

– Это из «Убить Билла». – Люба не спешила отвечать на звонок, наблюдала за подопечной. – Квентин Тарантино, я его обожаю. А вы не такая глухая, да?

Старушка слушала, склонив голову к плечу.

– Простите, ваша внучка звонит. Я приду, чтобы вас уложить.

Она выскользнула в коридор и прижала телефон к уху:

– Да, извините, я как раз кормила бабушку Нину.

Люба представила Пименову, наслаждающуюся римским солнышком в открытом кафе, посасывающую вино.

«Везет же некоторым…»

– Нет-нет, отлично. Поела, да. Запираю. Днем накричал на меня, я поднос на тумбочке оставила и ушла. Не проверяла… Ага. Ага. Да, растолкла и добавила в чай. Хорошо, естественно.

Пименова отключилась, пожелав удачи.

– Я тебя слышу, тварь! – рявкнул дед Ваня из-за синей двери. Паркет выдал Любу траурным скрипом.

– Я к вам скоро зайду! – крикнула она и показала язык женщине с лицом-торсом.

Завершив свои дела у Нины, Люба наведалась к ее сестре. Ужин Марии Павловны был разнообразнее: куриная котлета, омлет, лапша.

– Катюша, солнышко, где ж ты пропадала?

– Училась, Марь Паллна.

– Учеба – это же прекрасно! Ты в каком классе, деточка?

Она уже трижды отвечала на этот вопрос.

– Я – студентка.

– Боже мой, – восхитилась старушка, притискивая к щеке кулачок в пигментных пятнышках. – Ой, пахнет как вкусно.

«Точно ребенок», – вздохнула Люба, переодевая женщину.

Мария Павловна самостоятельно проглотила таблетки и расправилась с едой. На аппетит она не жаловалась. Чтобы оттянуть поход к скверному деду Ване, Люба достала телефон и загуглила имя Зои Пименовой.

– Несладкий, Катюш, – старушка отхлебнула чай.

– Три ложки сахара кинула, куда уж больше? Вы с конфеткой вприкуску, вон ириска.

– Твердая слишком! – Мария Павловна прищурилась. – Что это у тебя, Катюш, телевизор?

– Интернет.

– А что крутят?

Крутили эпизод «Экстрасенсов». Люба подсела к подопечной, и они вместе посмотрели, как Пименова лихо проходит испытание, показывая, в багажнике какого автомобиля лежит человек.

– «Потомственная ведьма», – повторила Люба слова ведущего и покосилась на Марию Павловну. Потомственная? Эта крошка бабулька тоже колдунья?

Меньше всего пенсионерка напоминала человека с паранормальными способностями. У нее-то и обычные способности сводились к минимуму. Люба ухмыльнулась невесело.

– Ваша внучатая племянница – молодец, – сказала она.

– Не сладко, – прошамкала Мария Павловна.

В пятницу отменили первую пару, и, обслужив старушек, Люба прогулялась по квартире. В выданной ей связке были ключи от входного замка, магнитная таблетка для подъездных дверей и три помеченных цифрами ключика, чтобы отпирать спальни пенсионеров. Оставшиеся пять комнат были недоступны гостье, и она вообразила, что в них располагаются метлы, ступы, хрустальные шары для предсказания будущего, карты таро и прочее, чем пользуются в быту ведьмы.

Чучела птиц нахохлились в темноте коридора. Облупившиеся гармошки батарей булькали враждебно. Зеркало над раковиной оказалось с дефектом: в его зернистой поверхности лицо Любы делалось непропорциональным, как у Пименовой.

Подивившись ваннам на львиных ножках, Люба вновь притопала к плите.

«Он же голодный», – устыдила она себя за черствость.

Вооружилась подносом и поскрипела в коридорный тупик.

– Легка на помине, тварь.

Старик прислонился к стене, желтый на фоне желтых обоев. Дряблая грудь поросла завитками седых волос.

Дважды Люба оставляла ему еду, и дважды тарелки были опустошены. Заметив, что она смотрит на вчерашний поднос, старик покраснел и разозлился пуще прежнего.

– Иди отсюда, сука, на…

Обида кольнула сердце, но Люба напомнила себе, что дядя Ваня нездоров и вряд ли соображает, что говорит. В его позе, в том, как он скрестил на животе худые руки, было больше растерянности и страха, чем настоящей ярости. Умирая, прабабушка твердила, что внучка, Любина мама, ворует у нее масло. Старость разжижает мозг, увы.

Не обращая внимания на ругань, Люба проверила стоявший под столом горшок. В нем плескалась моча, но экскрементов, как и вчера, не было.

– Дед Вань, у вас что-нибудь болит? Давайте я вам порошок дам для стула. Ну, чтоб оправляться, и…

Старик целился в Любу, но плевок повис на изножье кровати.

– Я вас услышала.

Она забрала грязные тарелки и выставила на стол завтрак. Прихватила горшок.

– Как ваше отчество? – спросила, помешкав на пороге.

– Не твое собачье, дура!

«Сам ты дурак», – ворчала она, спускаясь по лестнице, поигрывая ключами. Пальцы сжали магнитный кружок. Она подумала о виде, открывающемся из кухни Пименовой, и непреодолимая сила потащила вдруг в противоположную от парадного входа сторону. Колодцы дворов привлекали ее задолго до переезда. Символ Питера, стакан дождевой воды с окнами по вогнутым стенкам…

За парадной лестницей хоронилась служебная. На рифленых ступеньках вытравлено название завода, лившего чугун. С ятями, как надо.

Черный ход, которым пользовалась прислуга столетие тому назад, закрывала железная дверь. Замок пискнул, повинуясь прикосновению таблетки, и выпустил во дворик. Небо не моросило, но свинцовые тучи кочевали над черепицей. Люба так долго стояла с запрокинутой головой, что картинка поплыла перед глазами. Пришлось массировать веки.

До лекции оставался час. Она присела на доску качели – цепи ржаво ойкнули.

Тень буро-рыжей постройки падала на детскую площадку. От домишки веяло мрачной древностью. Явилась нелепая мысль: именно из-за тени здесь не играют дети.

«Вздор», – отмахнулась она.

И присмотрелась к хибаре. Снизу ей стали видны кривые водостоки и двери в кирпичном торце, заколоченные крест-накрест досками. По фасаду ветвилась трещина, расщеплявшая букву «я» в надписи «Психея».