Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

«Не умри мне здесь до приезда Пименовой», – подумала Люба и сказала мягко:

– Все хорошо. Магнитофон упал.

За окном, заштрихованный нудной моросью, рыжел мерзлотник. Дождь топтался по его замшелой крыше. Люба вообразила винтовую лестницу, уходящую вниз, в холодные недра, в сердцевину Санкт-Петербурга.

– Все хорошо, – произнесла она.

Вечером дождь усилился до полновесного ливня. В чехлах каналов бурлили реки, вода изрыгалась из труб, и в ливневках похоронно стонали жители канализаций. У метро «Лиговский проспект» сумасшедшая старуха кричала, царапая ногтями скальп.

Дом скрипел, привечая раскаты грома, а тени злорадно перешептывались, танцуя по квартире. Люба жарила котлеты, периодически поглядывая в коридор. Память тасовала ошметки снов, в которых над Колизеем парили огромные, величиной с чаек, сороки, а Люба металась по арене, ища укрытие.

Вешалка у входных дверей прикидывалась сутулым незнакомцем. Скрипели половицы, отвечая на чьи-то передвижения. И три старика в сумеречных комнатах ждали еду и добрые слова…

Фармацевтическое меню Пименовой четко указывало, какие лекарства кому и когда давать. Люба вытряхнула таблетки из бумажного пакета с надписью: «Дядя Ваня, понедельник, перед сном».

«Интересно, от чего это?» – подумала она, орудуя пестом, превращая таблетки в порошок, чтобы позже добавить в чай. Подло, но что поделаешь?

Прежде чем накормить Нину, она закрыла форточку. Плевать, что там рекомендовала Пименова – экстрасенс вообще не в курсе, что ее бабушка чудесно слышит.

– Так будет теплее.

Мария Павловна наслаждалась глянцевым бытом эстрадных див. Зрение не позволяло ей читать текст, поэтому она изучала фотографии, любовно трогая страницы. Но прервалась, чтобы сменить подгузник и слопать ужин. На животе Марии Павловны обнаружилась такая же сыпь, как у ее сестры, с багровыми вулканчиками нарывов.

– Не болит, Катюш, – сказала старушка, отхлебывая чай.

– Марь Паллна, а вы хотели бы мужа увидеть?

– Мужа? – переспросила женщина. – Умер мой муж, лапушка. Царствие небесное.

– Никуда не уходите.

Иван Терентьевич весь вытянулся при появлении гостьи.

– Соскучились?

– Опять котлетами развонялась, – проворчал беззлобно старик.

– Да погодите вы со своими котлетами, обжора. – Люба поставила поднос на стол и подбоченилась: – Вы умеете секреты хранить?

– Что? Какие секреты?

– Я собираюсь вам устроить небольшое свидание с женой. По-моему, вам пойдет на пользу. Готовы?

– Д-да. – Старик напрягся, рябые щеки зардели. Он дышал тяжело, и Люба затревожилась, правильно ли она поступает. Но ретироваться было поздно. Взяв Ивана Терентьевича под локоть, она повела его к порогу. Бывший учитель ковылял, с трудом переставляя ноги. Взгляд рыскал по коридору. Пальцы вцепились в девичье плечо.

«Будут синяки», – вздохнула мысленно Люба.

– Секунду. – Она отклеилась от старика, проследив, чтобы тот не упал, и зазвенела ключами. – Учтите, у Марии Павловны склероз, и она…

Картина с головой-торсом рубанула Любу по затылку. Угол рамы рассек кожу. Она вскрикнула от боли и от обиды.

– Хватит! – рявкнул старик, сбросивший как маску притворную немощь. Он ударил наотмашь; рама стукнула в висок. Люба прислонилась к стене, изумленно моргая. Выставила перед собой руки. В розовом мареве, заполнившем коридор, она потеряла полоумного пенсионера из вида, но справа доносилось яростное: «Хватит! Хватит! Хватит!»

Заскрипел паркет. Старик хромал обратно. Люба оттолкнулась от дверного косяка и пошла вперед. Затылок пульсировал и висок саднило.

«За что?»

Шаги зачастили, половицы скрипнули совсем рядом, и клешня, схватив девушку, развернула на сто восемьдесят градусов. Перекошенное лицо в седой щетине затмило кругозор. Пахнуло несвежим дыханием и кислым потом. Старик намотал ее волосы на кулак и дергал лихорадочно.

– Кис-кис-кис! – шипел он.

Что-то теплое оплескало платье. Кровь? Нет, чай!

В свободной руке Иван Терентьевич держал чашку с цветочным орнаментом.

– Пожалуйста, не нужно, – прошептала Люба.

– Открой ротик, – сказал старик, ухмыляясь. – Здесь у меня есть что-то – оно развяжет тебе язык, киска. Открой рот. Поверь моему слову, это снадобье стряхнет с тебя твою трясучку; ручаюсь – стряхнет. Ты не понимаешь, кто тебе друг, а кто враг. Ну же, открой пасть еще разок.

Чашка прижалась к губам. Глотая чай, Люба подумала с ужасом, что старик цитирует Шекспира. Он вынудил ее выпить до дна, и на зубах захрустел нерастаявший порошок вперемешку с сахаром.

– Да, – сказал старик устало.

Вспышка агрессии отняла у него силы. Он отпихнул заплакавшую девушку и побрел по коридору. Трусы болтались на костлявых ягодицах.

– Не уходите! – сказала Люба вслед. – Это опасно.

Но он, конечно, ушел. Грохнула входная дверь, громыхнуло снаружи, и дом завибрировал. Упираясь в стену, Люба сделала осторожный шажок. Черепную коробку словно напичкали ватой и тьмой, сознание гасло, отдаваясь шустрым щупальцам мрака. Люба встала на колени, потом неповоротливо улеглась среди кусков рамы, свернулась калачиком.

Ей снилось, что картины ожили. На холодильнике сидели, болтая ногами, люди-рыбы. Их морды с толстогубыми ртами были задраны к потолку, но глаза косились на Любу. Джентльмен в котелке вылепился из коридорных теней, и она увидела, что яблоко – зеленая опухоль, присосавшаяся к переносице. Плутая по бесконечным лабиринтам, Люба напоролась на целующуюся парочку. Ткань медленно стекала с их соприкоснувшихся голов. Тела конвульсивно подергивались. В мужчине Люба узнала Ивана Терентьевича. Женщиной была Зоя Пименова. Нити слюны повисли, соединяя мокрые рты.

– Ах… – Люба шевельнулась на полу.

Память восстанавливалась кусками. Иван Терентьевич… чай…

– Боже. – Она рывком села. Сплюнула горькую слюну. Дезориентированная, уязвимая. Темнота скрадывала коридор, прятала холсты и межкомнатные двери. Единственным источником света была люстра, горевшая в спальне старика.

Ночь наступила. Люба потерла ссадину на затылке и поморщилась.

«Как долго я была в отключке?»

Разрядившийся телефон не давал ответов. Она выпрямилась, убедившись, что разум очистился от тумана.

Судя по звукам, дождь унялся. Паркет пел свои паркетьи песни. Тени кружили хоровод.

Но ей было не до теней. Старик сбежал. Шляется сейчас по ночному городу. Читает сфинксам Шекспира.

Что она скажет нанимательнице?

Как ей быть?

«Бежать к соседям, – подсказал голос в ноющем черепе, – к тому симпатичному следователю! Вызвать полицию!»

Но сперва проверить подопечных. Она, хоть убей, не могла вспомнить, отперла ли спальню Марии Павловны перед тем, как экс-учитель нанес удар.