Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Небо окрасилось в молочно-белый цвет, но светлее в парке не стало. Наоборот, тьма сгустилась. Из этой неестественной черноты вышла Ириска, подошла к Алисе, взяла ведьму за руку. Девочка склонила голову, повязанную белой косынкой, пряча лицо от взгляда отца.

– Теперь все можно: можно мертвых вернуть, можно ангелов небесных в грязь низвергнуть, саму Божью Матерь от сына заставить отвернуться, как отвернулись от всего они, – Алиса кивнула на мертвецов, бессмысленно возившихся в грязи.

У Михаила смутное мелькнуло воспоминание о стоявших спиной людях на фотографиях. Он рухнул на колени, ему было все равно, что привычный мир исчезал. Смысл имела только девочка в белой косынке, которая отворачивалась, боялась посмотреть на него. Или это он боялся заглянуть ей в глаза и увидеть в них осуждение? Знала ли Ириска о том, что он творил? Говорят, что с того света все видно. Видела ли она, что ее смерть ему дала право стать зверем?

Алиса посмотрела на небо, белое, как кожа покойника. Среди туч хлопали крылья, слышался грохот и звон. Снова пошел дождь. Кровавые капли падали на бледное лицо ведьмы, в багровый цвет выкрасили косынку на голове девочки.

– Меня за городом один черт старый ждет. Некогда мне с вами. Ириска, иди к папе, расскажи ему, как сейчас ангелов в небесах на куски режут. Папа тебя любит, он тебя собой кормить будет, кровь свою тебе отдавать. Будешь душу его есть, как он мою ел.

Алиса подтолкнула девочку к Михаилу. Ириска посмотрела на отца: на бледном лице чернели следы укусов, на правой щеке болтался лоскут кожи, на лбу – ленточка с заупокойной молитвой, в глазах с октариновыми зрачками – лютый голод.

Екатерина Кузнецова

После работы Гена Соболев решил зайти в сельпо, выпросить у продавщицы Нинки пачку-другую «Примы». Дыхалка не принимала махорку. Но без курева здесь никак – как только выйдешь на улицу, накроет колпаком гнуса. А местная мошкара почтительно сторонилась дыма.

Гена чертыхнулся: по дороге тянулось стадо буренок. Его сопровождало зудение жирных слепней и нестерпимый запах навоза, к которому так трудно привыкнуть горожанину.

Много с чем пришлось свыкнуться в Большом Хатыми, куда Гена приехал на практику. Сначала с тем, что он оказался ненужным в полевой партии и пришлось сидеть в конторе, подшивать отчеты в папки.

Затем – с трудностями общения.

Вот как здесь судить о людях, если обросший грязью, вонючий бродяга почтительно обслуживался в местной столовке за отдельным столиком, а после доверительного знакомства с лощеным сверстником Гена лишился бумажника?

Парень, одетый в модные расклешенные брюки и яркий импортный батник, сказал, что приехал в Хатыми к родственникам. Он даже посоветовался с Геной насчет поделочных камней, которые собрался купить в артели кустарей.

Но по уверениям бабки Улексы, предоставившей Гене жилье, у Лутковых не было никакого племянника. Прости-прощай пятьдесят рублей синими пятерками, собранными мамой в дорогу.

В конторе помогли: быстро выписали и тут же вручили аванс. Гена так удивился, что позабыл растрогаться и сердечно поблагодарить товарищей по работе, хотя привык к безденежью. Дома время от маминой получки до аванса тянулось очень долго, а всю стипуху он отдавал за съемную квартиру в областном центре.

Так что теперь Генин карман полон. Но толку мало: в пропахшем чертовой махрой сельпо не было ни ряженки, ни колбасы, ни свежего хлеба, ни чая. Только груды покрытых солидолом консервных банок со свининой да коробки сухого молока, сложенные штабелями.

Едва Гена перешел дорогу, как под ноги сунулся придурковатый эвенк Аялка, который вечно отирался у сельпо. Ему совали монетки, в дни завоза отсыпали крупы или отламывали краюшку. Но выпивкой не угощали, несмотря на то, что Аялкино лицо при виде бутылок морщилось особо умильными гримасами, а сам он, приседая и подпрыгивая, нарезал круги – танцевал.

Гена терпеть не мог приставалу, а вот Аялку, казалось, магнитом тянуло к практиканту, который всего через месяц покинет поселок «Востоксамоцвета». Навсегда – это стопроцентно.

Аялка улыбался так, что его глаза полностью исчезали под толстыми веками без ресниц. Он подкидывал на деревянной лопатке-хавсиду костяную фигурку, щерил беззубый рот и радостно гыкал.

Гена постарался обойти сумасшедшего, но Аялка снова заступил ему дорогу.

Нинка, продавщица-якутка, вышла подымить на крыльцо и с любопытством уставилась на происходящее. «Ее еще тут не хватало», – с раздражением подумал Гена и попытался сделать новый обходной маневр.

Идиот на полусогнутых ногах ловко скакнул вбок и опять преградил путь.

Да что же это такое? Гена хотел было оттолкнуть лопатку – ничто на свете не заставило бы его коснуться вонючего придурка, – но на миг замер.

Фигурка, которая подлетела вверх и вновь опускалась на деревяшку, оказалась миниатюрной копией его самого, каким он сошел с поезда в Нерюнгри – в кедах, ветровке, с рюкзаком за плечами и авоськой с продуктами.

Костяной Гена подпрыгивал все выше от злых рывков лопатки. Сначала откололся и упал к ногам Аялки, в серую пыль, миниатюрный рюкзачок, потом фигурка треснула сразу в нескольких местах. И вот уже на серой древесине затряслись жалкие кусочки, дробясь в еще более мелкие, разлетаясь прахом.

Гене стало муторно: он глаз не мог отвести от того, как его подобие превращается в ничто. А еще почувствовал, что тело отозвалось на это разрушение саднящей болью. Когда крохотная кепчонка отлетела вместе с частью лба, Генина голова точно взорвалась от жесточайшего приступа мигрени.

Хватит! Прекрати!

Все вокруг потемнело, и нежданные сумерки, содрогаясь и грохоча, словно накинулись со всех сторон – разодрать на части, размолоть.

Гена не понял, что на него нашло. Выхватил лопатку и, почти ничего не различая перед глазами, он стал хлестать ею по телу, которое скорчилось возле его ног. В лицо полетели теплые багровые капли.

Очнулся, когда не смог двинуться: его крепко ухватили за руки, чуть не придушили мощным локтевым захватом.

Гена захрипел, попытался вывернуться, но ничего не вышло.

Муть немного рассеялась. И тут же в уши вонзился Нинкин пронзительный вопль.

Гена, смаргивая пот и что-то липкое с век, увидел на земле Аялку. Голова бедолаги напомнила мясо-костный фарш, который мама когда-то покупала для собаки.

Гена перевел взгляд на сельпо, попытался осмыслить, что произошло и происходит с ним и миром, который миг назад был простым и по-обыденному надоевшим.

Нинка заткнулась и уставилась на Гену круглыми глазами. Это показалось жутко смешным. Как вышло, что Нинкины гляделки, раскосые и узкие, как семечки, вдруг изменили форму?