Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Гена рассмеялся. Прямо затрясся от судорожного веселья. Голова запрокинулась, через зажмуренные веки засочились слезы, горло и грудь задергались в безумном хохоте, похожем на лай.

Разгоряченного, мокрого лица коснулась грубая ткань, стало трудно дышать. Видимо, на голову набросили мешок. Гена хотел закричать, но в рот попали колкие вонючие волокна и песчинки. Его несколько раз сильно ударили по ребрам, под дых, по голове.

Да что же такое творится?

Гена потерял сознание.

Утром следующего дня его повели на допрос. За ночь в сырой и холодной комнатенке, пропахшей блевотиной и псиной, он успел отлежаться и даже немного, совсем чуть-чуть, обдумать вечерние события. Не стал колотить в дверь, требовать освобождения или немедленного разбирательства. А зачем? Вот утром все станет на свои места.

Он покалечил… ладно, нечего надеяться на какое-то чудо – он убил человека. Вот нашло, накатило – и убил.

Преступник. Нелюдь. Фашист. Так скажут о нем люди и будут правы. Но… ведь он не хотел! Он же совсем другой, не как эти… Аялка сам довел его до приступа сумасшествия. А теперь последует наказание.

Прощай прежний мир: мама, техникум, мечты о высшем образовании, друзья. Всего этого было безумно жаль. Но еще больше – до слез, до отчаяния – себя. За что ему это – отчисление из техникума, исключение из рядов ВЛКСМ, следствие, суд… Позор. Выдержит ли мама?

Дальше мысли превращались в мерзкую багровую кашу, и Гена старался не думать вообще.

Несколько секунд, за которые он прошагал коридор и поворот дощатого здания, показались длиннющими.

И Гена был рад очутиться в кабинете Петровича, участкового Большого Хатыми, или начальника опорного пункта народной дружины. Как говорила бабка Улекса, местных в нее записывали чуть ли не силком, по голове с каждого двора. Кто-то выбывал из-за браконьерства, пьяного дебоша, невыхода на дежурства, чтобы спустя некоторое время быть записанным по новой. Наверное, это дружинники вчера повязали Гену.

Дворник, сторож и разнорабочий дядя Вася Гурулев, который его привел, стал хозяйничать: налил из ведра воды в чайник, поставил его на самодельную электроплитку, достал из шкафчика банки и посуду.

Его сочувственные взгляды и невнятное бормотание – дядя Вася постоянно говорил сам с собой – заставили Гену поверить: вот сейчас придет Петрович и разберется. Поймет, что Гена вовсе никакой не убийца. Иначе на него бы надели наручники, увезли в район. А все, что случилось, – просто недоразумение.

Может, вообще ничего не было. Нет, на это слабая надежда. Если Гена даст слабину и позволит себе вспомнить, то снова увидит мясо-костную мешанину…

Чайник закипел, дядя Вася бережно засыпал чай из банки в заварничек, накрыл его рыжей от старости меховой шапкой.

Вошел Петрович и заговорил с разнорабочим по-якутски. На Гену даже не глянул. Сполоснул под навесным умывальником мосластые руки, присел к столу.

Гена вдруг ощутил, что лицо прямо саднит от грязи. Спросил Петровича, можно ли ему тоже умыться. Участковый не обратил внимания на его слова.

Гена не удивился: он уже столкнулся с тем, что местный северный люд способен на необъяснимое поведение – то бурно радуется незнакомцу, то просто не замечает соседа.

А дядя Вася махнул рукой – конечно, можно.

Гена встал, подошел к умывальнику, поддел задрожавшими руками штырек. Вода в горсти стала красной. Кое-как поплескался, но не решился взять полотенце, утерся краем рубахи. Снова уселся и стал ждать, глядя, как Петрович прихлебывает из кружки.

Зазвонил черный телефон. Петрович взял трубку. Досада на его скуластом широком лице сменилась неудовольствием, потом гневом. Петрович сказал: «Понял. Слушаюсь» – и, видимо, из-за расстройства перешел на русскую речь, вызверился на дядю Васю:

– Ну почему ты всегда три кружки на стол ставишь? И хватит с углами разговаривать, надоело уже. В район поеду. Меня не дожидайся, закрой все – и свободен.

Гена хотел возмутиться – а как же он? Что, так и сидеть взаперти? Отпустили бы под эту… подписку, что ли. Но дядя Вася приложил палец к губам – молчи. Гена пожал плечами. Движение отозвалось тянущей болью в ребрах.

Петрович и дядя Вася вышли.

Что творится-то? Ведут себя так, будто не было ничего. А может, и вправду?.. Не убивал он Аялку, не ощущал, как тяжелеет от прилипшей плоти лопатка. Приснилось все, привиделось…

Бабка Улекса говорила, что в здешних местах у каждого холма, каждой сопки или низины свой дух. Да еще люди разных национальностей, стянувшиеся на разработки месторождений, которые возникали по всей Якутии как грибы после дождя, привели за собой своих. Вот духи и навели морок. Так же как покойница шаманка, главный персонаж здешних баек, заставляет плутать охотника и загоняет в поставленный им самим капкан.

Нет, Гена – комсомолец и во всякую ерунду не верит. Вот и Улексе однажды объяснил, откуда берутся всякие суеверия.

Позади послышался шорох, будто некто, сидевший в углу на корточках, переменил положение тела, устроился поудобнее. Гена сначала не придал значения постороннему звуку. Но когда донеслись вздох и зевок – затяжной, с хрипами заядлого курильщика – стало не по себе. И Гена обернулся.

За спинкой его стула, между низким сейфом, крашенным в гнойно-зеленый цвет, и этажеркой, притулилась копна тряпок. Генины ноздри брезгливо дрогнули: потянуло смесью закоптившейся у костров одежды, нечистот и тухлятины.

Копна шевельнулась, и Гена разглядел облезлую меховую шапку.

Горло сдавил спазм, стало трудно дышать. Гена все же сглотнул и шумно набрал воздуха в легкие.

Шапка откинулась, и на Гену глянули… узкие глазенки эвенка Аялки! В них стояла вечная тьма северных Нижних миров, таились отзвуки чьего-то полного муки крика, мерцали отблески огней, требующих крови и чужой жизни.

Но сердце радостно трепыхнулось. Ага, стало быть, жив этот местный придурок! Сразу прошибло потом, руки-ноги сотрясла дрожь, какая бывает после тяжелой физической нагрузки.

Ура! Значит, убийства не было и он свободен! Скорей отсюда, в контору, к привычному столу с горами всяких бланков и папок! А еще лучше вообще уехать из этого поселка. Предоставили ему практику по специальности? Нет. Принудили выполнять работу секретарши. Вот и до свидания! Аванс почти отработан, остатки можно выслать переводом.

Какая-то часть Гениного сознания застыдилась: ну чего это он навыдумывал, собрался увильнуть от трудностей, спасовал. Практика-то как-никак государственная! Директор техникума так и сказал: вас ждет госпрактика, первое испытание на вашу пригодность к героической и славной профессии геолога. Гена нащупал комсомольский значок. Откуда-то взялись сила и уверенность.