Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Он так и сидел на кровати, в окружении разбросанных рубашек и брюк, пока не пришла жена.

Баба Глаша пропала. По деревне поползли слухи. Добровольцы прочесали лес, но ничего не нашли. Затем все как-то само собой успокоилось, и Егор – первые несколько месяцев ходивший будто с натянутой струной в позвоночнике – успокоился тоже.

Он смотрел на подрастающих Женьку и Валерку и не мог взять в толк, как вообще вляпался в эту авантюру, в которую даже сам уже перестал верить.

Через год заболела Соня, жена. Сначала простудилась в мерзкий и ветреный осенний день, потом слегла с гайморитом и мигренью, а потом никак не могла прийти в норму и постоянно перебивалась от гриппа до банальной простуды, от хриплого влажного кашля до острых головных болей. Последние два года она едва находила в себе силы выйти во двор, подмести или приготовить ужин. Большей частью лежала на кровати, в окружении пузырьков с таблетками. Врачи пожимали плечами, советовали везти в город, проводить серьезные и глубокие обследования, но Егор-то знал, что никто ничего не найдет. Это пропавшая бабка нашептала. Это ее проклятый должок обрушился на семью въевшимся в обои едким запахом лекарств, мазей и компрессов.

Жена тоже это понимала – иногда ночами бредила о бегстве, о том, что надо все же попытаться, надо бросить все и умчаться на край света, где никто и никогда не найдет. Но куда бы они поехали? В город за двести километров – вот и весь край света.

Дом бабки Глаши опустел. Деревянный забор вокруг дома давно покосился и местами сгнил. Двор зарос травой. Торчали огромные лопухи, высохшие стебли подсолнечника, кусты ежевики. Сквозь заросли можно было увидеть крыльцо, черный провал дверной коробки, окна без рам. А недавно ко всему этому прибавились следы пожара.

Егор был бы рад, чтобы вместе с запустением исчезла и вся бабкина порча, но этого, конечно, не происходило. Раз или два в месяц он приходил к дому, заглядывал через забор, не зная, что хочет там увидеть. Холодок страха полз по затылку, между лопаток. Соня советовала никогда больше туда не ходить. Мало ли что. Но он все равно приходил, смотрел, боялся до дрожи, а потом возвращался домой, к больной жене и детям.

Часто Егор прокручивал в голове шальную мысль – а что бы он сделал, если бы увидел бабку еще раз? Что сказал бы ей? Принялся бы угрожать, как тем вечером, или убежал бы не чуя ног?

Правильный ответ подвернулся внезапно, спустя шесть лет после исчезновения бабки. Рано утром старуха прошла мимо его дома – седая, босоногая, морщинистая и желтолицая. Баба Глаша походила на мертвеца, выбравшегося из могилы. Распахнутый вязаный халат развевался на осеннем ветру, под ним виднелась грязная ночнушка, скрывающая сухое скрюченное тело.

Егор, выезжающий со двора, резко вдавил тормоз. Автомобиль заглох, и в наступившей тишине было слышно, как баба Глаша звонко цокает языком. Будто во рту у нее цеплялись друг за дружку два вязальных крючка.

Между глаз зародилась тупая ноющая боль, растекшаяся по скулам. Егор провожал бабку взглядом, пока она не свернула с дороги в узкий проулок, ведущий к ее дому. Цоканье разносилось по улице еще несколько тягучих минут.

Егор выскочил из машины и побежал в дом, споткнулся на пороге, упал, содрал в кровь кожу на ладонях, пополз на четвереньках через порог.

– Соня! – закричал он страшным голосом. – Соня! Мы уезжаем! Она вернулась!

Филипп приехал из города в десять утра, купил продукты в магазинчике у дороги. Ветер будто сошел с ума, был колкий, ледяной, неприятный и все норовил выдрать пакеты из рук. Под ногами размывались клочья утреннего тумана.

В доме во всех окнах горел свет. Олька боялась темноты и, когда отца не было, включала вообще все лампы, даже в ванной, в туалете и в аквариуме. Ее нельзя было за это винить.

Едва он поднялся на крыльцо, распахнулась дверь. Олька, босая, в шортиках и маечке, рванула к нему, запрыгнула, обвила ногами и руками.

– Папочка! Тащи меня! – Мягкие губы потерлись о щеку.

– Помощница! – добродушно проворчал Филипп и пронес дочку вместе с пакетами через порог.

Олька была легкой, костлявой, в мать. Иногда Филипп даже стыдился, будто он ее плохо кормил. Подсовывал жирные куски мяса в борще или готовил на ужин бутерброды, чтобы с маслом и колбасой, но Олька упорно не поправлялась, зато последние пару лет стремительно вытягивалась и вымахала почти на полтора метра. И это в шесть с половиной лет!

– Тетя Маша когда ушла? – спросил Филипп, складывая пакеты на стол.

Соседка Маша, женщина лет шестидесяти, давно разведенная и без детей, жила одна и уже несколько лет приглядывала за Олькой, пока Филипп ездил на работу. И для нее неплохой заработок выходил, и Филиппу легче.

– Часа полтора назад. Завтрак сделала, кашу какую-то, и ушла. Велела в холод на улицу не соваться.

– А ты и послушалась.

– Ага, как видишь. К тебе старушка какая-то приходила вот почти только что, – сообщила Олька, суя нос то в один пакет, то в другой. – О, мороженое. Обожаю со сгущенкой. Морщинистая такая. Я ее не пустила, конечно же. Она из-за калитки спросила, где ты и когда будешь. Но я ничего не ответила.

Филипп осторожно посмотрел во двор, на калитку, ожидая увидеть знакомый сгорбленный силуэт.

– Не знаю, кто такая, – продолжала Олька. – Странная. Говорит, передай папе, чтобы приходил, он знает, где искать. А ты и правда знаешь?

– Похоже, что да.

– Не думала, что у меня папа с Бабой-ягой дружит. – Олька рассмеялась, выуживая из пакета мороженое.

Филипп потоптался на пороге, не соображая, что делать дальше. Оглядел комнату – работал телевизор, по стеклянной стенке аквариума ползла вверх улитка, а еще всюду по полу летали мелкие обрывки разноцветных нитей, будто кошачья шерсть в период линьки. Завитушки прилипли к накидке на диване, скопились в углах и вдоль плинтусов. Филипп убирал два раза в день, и все равно не помогало. От нитей нельзя было избавиться.

– Разбери пакеты до конца. А я сбегаю по делам.

– К Бабе-яге? – спросила Олька. Она держала в руках банку зеленого горошка.

– Да, к ней самой.

Филипп присел на корточки, аккуратно собрал в ладонь обрывки ворса, скатал в комочек и только после этого вышел из дома.

Про бабу Глашу Антону в восьмом классе рассказал Егор.

– Она детей ест, – сообщил Егор, когда друзья курили «Приму» без фильтра за школьным туалетом. – Точно тебе говорю. Батя рассказывал, а ему бабушка. Бродит, значит, ведьма по ночам, заглядывает в окна и выискивает детей без присмотра. Потом хватает и ест.

– Прямо у окна? – хмыкнул Антон.

– Ну, дурак ты. Конечно, нет. Утаскивает к себе в дом. И там… того.

Егор клацнул зубами, очень правдоподобно. Антону даже сделалось неуютно от этого странного звонкого звука, разнесшегося по улице. Он осмотрелся. Крохотная бетонная площадка была пуста, чуть дальше, около футбольного поля, бегала дворняга, а за сетчатым забором, метрах в пяти, припарковался одинокий автомобиль. Жаркой весной в обеденное время вообще мало кого можно было встретить. Деревня как будто погружалась в спячку, но на самом деле большинство людей попросту уезжали в город на работу и возвращались уже вечером, когда темнело.