Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

Олька села, пытаясь унять головокружение. Прижала руку к уху, нащупала что-то влажное. Кровь. В голове все еще гудело, и ничего не было слышно. Сил подняться не осталось, да и вообще казалось, что тело стало слишком тяжелым.

Прошло несколько минут, в дверях подвала кто-то показался.

Это был папа. Рубашка его, руки и лицо были перемазаны кровью. Но папа улыбался. Он подхватил Ольку под мышки, прижал к себе, что-то неразборчиво шепча. Олька расслышала только «люблю», «не страшно», «все позади» и почему-то «сюрприз».

Из подвала вышла баба Глаша. На ее морщинистом лице россыпью осели капельки крови. Она все еще вязала, и было видно, что это действительно какой-то детский костюмчик, с рукавами и ножками.

– Помнишь, я рассказывал тебе, что вас должно было быть две? – зашептал папа. Его щетина колола Ольке щеку. – Говорил, что мама умерла при родах, как и твоя сестра? Так вот, это не совсем правда. Вернее, почти совсем неправда. Я должен тебе все рассказать, потому что… потому что кое-что у нас в жизни изменилось. Больше никаких скрипов половиц, никаких ниток на полу.

– Кто-то живет в этом подвале, да? – спросила Олька. – Я же не маленькая уже, кое-что понимаю. Ты часто сюда спускался, не позволял мне заходить. И когда тебя не было дома, я слышала, как под полом кто-то ходит… А ты меня убеждал, что это не так.

– Как в сказке о Синей Бороде, – усмехнулся папа. – Ты почти права. Тут жила наша мама. Только… недовязанная.

Даша умерла во время родов. Что-то пошло не так: то ли не выдержало сердце, то ли врачи оказались недостаточно квалифицированными, но факт остался фактом. Близняшки выжили, а мама – нет.

Почти неделю Филиппу казалось, что он погрузился в странный сон и не может выбраться из него. Мир был как будто тот же самый, но нелогичный, неправильный. В этом мире не было больше Даши, но зато были две новорожденные дочери. Дом наполнился родственниками, сочувствующими, какой-то неприятной суетой, от которой хотелось отстраниться, потому что если действительно организовать похороны, если положить жену в гроб, закопать, устроить поминки, то сон станет реальностью. Из этого сна уже не вынырнуть.

Он не помнил похорон, но помнил следующий день, когда проснулся от плача дочерей и побрел на кухню, разводить им смесь в бутылочках. На кухне сидела баба Глаша и пила чай из любимой Дашиной кружки. Баба Глаша пришла забрать долг, потому что договаривались.

Филипп вышиб у нее из рук кружку. Баба Глаша не расстроилась, она все понимала.

– Мы давно знаем друг друга, – говорила она. – Я помогу. Но должок все равно заберу. Ты же понимаешь, да?

Баба Глаша предложила воскресить жену, вернуть, как будто ничего не случилось. Она знала способы, потому что дорога к мертвым на самом деле была с двухсторонним движением.

Филипп согласился, и баба Глаша пошла в комнату забирать долг. Филипп сидел на кухне, обхватив голову руками, слушал, как кричат дочери-близняшки. У одной голос был тоньше, у второй – как будто грубее. Один крик внезапно прервался. Вернулась баба Глаша, щелкая спицами.

– Вязь, вязь, перевязь… – бормотала она. – Отведи меня в укромное место. Займусь твоей женой ненаглядной, любимой, дорогой.

Он отвел старуху в подвал, а сам вернулся в комнату, где в кроватке лежала Олька. Второй дочке даже имя не успел придумать. Вынес из дома вторую кроватку, сжег на заднем дворе. Пока смотрел на огонь, вернулась баба Глаша и сообщила, что начало положено. Скоро его жена будет как новенькая. Наметила дни, когда будет приходить и вязать, восстанавливать. Филипп слушал обреченно и как будто ничего не запоминал.

– Ты же знаешь, что я могу, – говорила старуха. – Много лет об этом знаешь.

Так оно и было.

А через три недели баба Глаша позвонила среди ночи и попросила о помощи. Филипп прибежал и обнаружил старуху забившейся между печью и стеной. Из живота торчала рукоять кухонного ножа. Баба Глаша крепко держалась за нее, будто хотела воткнуть поглубже.

– Вези в лес, – буркнула она, вываливая изо рта густой темный комок крови. – Откуда пришла, туда и уйду. Не дай умереть, пока не довезешь до первых деревьев!

– Кто это вас?

– Не важно… Сейчас не важно. Отвези, брось, потом возвращайся, убери тут все. И жди.

– А как же Даша?..

– Жди, говорю. И никаких вопросов больше. Никаких, хорошо?

Он подхватил ее, положил на заднее сиденье авто и помчал к лесу. Баба Глаша кашляла и хрипела. А еще казалось, что по салону разносится щелканье спиц. Этот звук преследовал Филиппа следующие шесть лет.

Через несколько минут автомобиль вырвался из деревни, затрясся по бездорожью. Лес вырастал на горизонте. Это был тот самый лес, по которому Филипп любил гулять летом и особенно ранней осенью. Лес притягивал его, не давал бросить все и перебраться в город.

– Первые деревья, – вздохнул Филипп, когда фары вырвали из темноты толстые стволы.

Он остановился, вынес бабку из салона. Та действительно держала в руках спицы – и откуда только взялись? Рукоять ножа дрожала от каждого тяжелого вздоха.

– Недалеко, – прохрипела она. – Потом я как-нибудь сама.

Он подчинился, продрался через кустарник, уложил тело на мягкую влажную почву. Баба Глаша тут же взялась руками за нож, выдернула его и отбросила в темноту. По ночной рубашке – и без того окровавленной – расползлось темное пятно.

– А теперь уезжай и жди, когда вернусь, – велела баба Глаша. – Тогда рассчитаемся. Со всеми сразу.

Первый раз Филипп спустился в подвал через неделю после того, как пропала баба Глаша.

Включил свет, отсчитал ступеньки, ступил на земляной пол. Долго смотрел на то, что лежало на койке. Больше всего оно походило на изделие первоклашек – вязаный силуэт человека, набитый ватой, с пришитыми глазами-пуговицами, приклеенным бумажным ртом. Одна рука короче другой, без ладони. Ног нет вообще, а чуть ниже пояса обрывки нитей, которые треплет сквозняк.

Существо издавало странные звуки, шевелилось, будто хотело подняться с койки. От каждого движения у него с плеч, с головы срывались ниточки и, кружась, исчезали где-то под потолком. Вскоре они каким-то образом начнут просачиваться через пол в комнате. Придется их пылесосить, подметать, убирать. Каждый день. Шесть бесконечно долгих лет.

В тот первый раз Филипп провел в подвале не больше пары минут. Выйдя на улицу, он долго приходил в себя, но так и не понял, сон это был или реальность.

Ожидание было тяжелым.

Много лет Филипп просыпался с мыслью, что он больше не сможет вытерпеть эту свою серую, задушенную ожиданием и тяжелыми мыслями жизнь. Хотелось спуститься в подвал, к существу, которое он называл женой, залить все бензином, чиркнуть спичкой и остаться внутри. Обрывки нитей наверняка хорошо горят.