Ричард Адамс - Девушка на качелях [litres]

Внезапно я понял, что удовлетворявшее меня нежелание что-либо узнать о ней основывалось не на моих хороших манерах, не на тактичности и даже не на восхитительном ощущении чуда, которое я испытывал всякий раз в ее объятиях. Да, все это играло определенную роль, но гораздо сильнее и глубже было чувство ревности. Прошлое Карин не было мне безразлично – я ненавидел его, как соперника, как заклятого врага. Мне хотелось пребывать в блаженном неведении, где именно и как она жила, что делала, с кем водила знакомство до нашей встречи. Воздерживаясь от расспросов, я полагал себя великодушным, но Карин вывела меня на чистую воду и, раскрыв мой самообман, прекрасно знала, что я отвечу.

– Нет! – воскликнул я и, сообразив, что ответ звучит слишком резко, будто отрицание дурных вестей или обвинений, тут же со смехом поцеловал ей руки. – Ты – пенорожденная в Пафосе, я знаю, я там был. О Карин, возлюбленная моя, у тебя нет прошлого!

– Ach, nein , я тебе все расскажу. Алан, неужели ты боишься?

– А чего мне бояться? Разве что чуть позже, ночью, – сегодня или еще когда-нибудь. Погоди, дай-ка я закрою кран. В такую жару незачем лить воду попусту.

Карин вскочила и, потянувшись к колонке, брызнула на меня водой:

– Хочешь начистоту? Вот тебе. – Закрыв кран, она порылась у меня в карманах брюк, вытащила носовой платок, утерла мне мокрое лицо, а потом свои руки. – Ах, какие качели! На них можно качаться? Они меня выдержат?

– Да, конечно. Я менял веревки прошлым летом, для Анджелы.

Она уселась на качели, оттолкнулась ногами и начала раскачиваться, высоко перехватив веревки; под светло-зеленой блузой четко очертились груди.

– Интересно, а можно заниматься любовью на качелях?

– А, опять эта Ри-миддалия! Наверное, это не очень удобно.

Она соскочила на землю, задрала подол юбки сзади и, извернувшись, поглядела за спину:

– Ну вот, сиденье мне всю попу перепачкало. Правда, тут не очень грязно, просто пыльно. Милый, почисти, пожалуйста.

Я начал осторожно стряхивать грязь с юбки, а Карин обняла меня и вздохнула:

– Сильнее, Алан, сильнее!

– Ты же знаешь, в спальне нас ждет великолепная кровать.

– Да, но сначала – ужин. Я проголодалась, а ты?

– И я тоже. А что на ужин?

– Спагетти алио-э-олио. Чтобы мы оба начесночились. Ах, Алан, помнишь ужин в «Золотом фазане»? И Schnecken ? Знаешь, я тогда просто изнемогала от страсти. Правда, что улитки так действуют?

– Скорее, это подсознательный намек. Они напоминают кое-что еще, что можно взять в рот.

– Ммм, вкусно. Нарву-ка я вот этих больших ромашек и… что это? Щавель? Соберу букет для гостиной.

– Цветки щавеля сразу же разлетятся повсюду.

– Прямо как я. Ничего страшного. Помоги мне, милый! Сорви вон те высокие стебли.

Только мы откинули сваренные спагетти на дуршлаг, как зазвонил телефон – маменька. Она была в превосходном настроении, и несколько минут мы обсуждали прекрасную погоду, торги в Фарингдоне, пикник, на который она съездила днем ранее, и успехи Анджелы в чтении.

– Алан, милый, – вдруг сказала маменька, – я вот зачем звоню. Не поверишь, но в среду я собираюсь на бал.

– Боже мой, маменька, какая прелесть! На бал графства?

– Нет, на бал для молодых фермеров. А пожилые фермеры должны за ними присматривать, понимаешь?

– Не очень, но чувствую, что там будет весело.

– В общем, не мог бы ты упаковать мое бальное платье – ну, такое, золотистое, ты знаешь, – подходящие туфли и еще пару вещей, я сейчас тебе все перечислю… и привезти все это мне. Вряд ли стоит тратиться на новый наряд, платье очень миленькое, мне бы хотелось в нем… Только если почтой пересылать, то к среде не дойдет, понимаешь?

– Ох, маменька, я бы и рад сам все привезти, только, боюсь, не смогу. Завтра торги в Фарингдоне, а в среду утром у меня встреча с двумя американцами, очень важными клиентами. Но, послушай, почему бы тебе самой не приехать? Мы будем только рады.

– Нет, милый, не получится. Видишь ли… Ах, Алан, может быть, твоя Карин сможет все это привезти? И тогда она сходит с нами на бал. Билл найдет ей спутника. Алан, ты бы меня так выручил!

В голосе маменьки звучали умоляющие нотки. Хотя я не желал расставаться с Карин даже на одну-единственную ночь, мне пришло в голову, что это великолепная возможность наладить отношения и вернуть все на прежний курс. А вот отказ может «задеть и доставить неудобство», как предупреждают плакатики на стенах пабов. Ничто не мешало Карин поехать в Бристоль. В данном случае, судя по всему, самым мудрым решением было согласиться.

– Что ж, маменька, я сейчас объясню все Карин и попрошу ее поговорить с тобой. Вдобавок будет лучше, если ты продиктуешь ей список всего необходимого, а то я обязательно что-нибудь напутаю. Минуточку.

Я ввел Карин в курс дела, и она, как обычно, все сразу поняла.

– Алан, я просто обязана поехать. Отказаться невозможно. Да, конечно, я с ней поговорю. А ты пока натри сыру для спагетти и, ради бога, присмотри, чтобы ничего не подгорело.

На кухню доносились обрывки разговора:

– Я так рада вас слышать… о, ja . Да-да, мы очень счастливы. Да, с Аланом все в порядке. Ах, это замечательно, так мило с вашей стороны. Наконец-то мы с вами познакомимся. Нет, что вы, никакого беспокойства. Погодите, я возьму карандаш… В шифоньере… ja , на верхней полке… и золотистую сумочку, ja , конечно… Давайте я вам прочту список… Завтра вечером увидимся… я так рада…

Я с грохотом поставил тарелки в духовку, чтобы они согрелись. Шум льющейся воды окончательно заглушил телефонную беседу. Спустя несколько минут Карин, со списком в руках, вернулась на кухню.

– Карин, а почему завтра вечером? Бал ведь в среду. Наверное, лучше поехать в среду утром?

– Милый, я же хочу сэкономить нам денег. Как далеко от Фарингдона до Суиндона?

– Миль десять или одиннадцать.

– Ну вот, глупыш. Завтра после торгов отвезешь меня на вокзал в Суиндоне. Билеты оттуда стоят дешевле, и твоя матушка только обрадуется, что я так быстро приехала. Вдобавок у нее будет время проверить, все ли в порядке с вечерним платьем, она ведь его давно не надевала.

– Значит, мне придется провести в одиночестве целых две ночи!

– Пригласи Дейрдру. Она обрадуется.

– Она, может, и обрадуется, а вот я – нет.

– Что ж, сегодняшняя ночь не должна пройти впустую. Но сначала ужин. Я сейчас все подам. Ты говорил, что у нас есть кьянти, милый? Налей мне бокал, пожалуйста. Да, прямо сейчас.

Торги подтвердили мои худшие опасения. Керамика и фарфор продавались по головокружительным ценам, так что с каждым предметом Джо бормотал: «Вот же черт!» – а у меня от раздражения и злости на висках лихорадочно бились жилки. Заявки на вустерский чайный сервиз перевалили за тысячу шестьсот фунтов стерлингов – максимум, который я мог себе позволить, – и он достался бородатому толстяку-французу за две тысячи. Сов купили за двенадцать с половиной тысяч, хотя с помощью Джо мне удалось приобрести сокола за тысячу фунтов. Пара фарфоровых попрошаек с клеймом «красный якорь» обошлись кому-то в тысячу двести фунтов стерлингов, а за парочку в маскарадных костюмах из Ранела-Гарденс предложили полторы тысячи. Нам с Джо все-таки удалось заполучить пастуха и пастушку за полторы тысячи фунтов, но мы не смогли даже подступиться к десертному сервизу фабрики Майлза Мейсона: после бурного, но непродолжительного соревнования между французом и закупщиком фирмы «Уильямс» окончательная цена сервиза составила две тысячи двести фунтов стерлингов.