Тори Ру - Ноль [litres]

Мы были настоящими – счастливыми и искренними, а теперь, едва соприкоснувшись рукавами форменных пиджаков, я вздрагиваю и задыхаюсь, а Егор равнодушно проходит мимо. Я не хочу верить в то, что наше общение закончилось, но постепенно скатываюсь к осознанию, что он, скорее всего, говорил то, что думал: что не хочет продолжения.

От боли и одиночества разрывается сердце.

Зато он открыл мне глаза на лицемерие, трусость, глупость и подлость людей, и я перестала утруждать себя ненастоящими улыбками и неинтересным общением – грублю, если раздражена, молчу, если не заинтересована в разговоре. Девочки уже не стремятся копировать стерильный правильный облик, который я утратила, не подлизываются, не разводят елей, смотрят снисходительно и странно.

Соню Наумову сторонятся… Соня, прости.

А вот Саши после каникул стало слишком много – он и его товарищи рыщут по школе, предпринимают попытки выследить пути перемещения Егора, обещая ему скорую расправу, отпускают шуточки в адрес девчонок и угрожают малолеткам. Я часто ловлю на себе цепкие взгляды и ни на минуту не забываю, что Саша все еще ждет ответа. Меня тошнит от него.

Однажды он зачем-то поперся к железной двери, ведущей на пожарную лестницу. Глупо улыбаясь и хлопая ресницами, я преградила ему путь и, на ходу придумывая повод, отвлекла от идеи проверить ржавый навесной замок.

В класс пришлось возвращаться в его компании, с содроганием ощущая, как рука, обвившая талию, периодически соскальзывает ниже…

В столовке мерзко пахнет выпечкой и жирными тряпками, я стою у подоконника и смотрю наружу, но различаю за стеклом лишь стену из белого снега. Широко распахнутые черные глаза всплывают в памяти, тоска мечется в груди, в носу щиплет. Я теперь все время мерзну, зеваю и хочу спать – лишь во сне Егор иногда крепко держит меня за руку…

На подносе своей участи терпеливо дожидаются пирожок с яблоками и сок в мутном стакане.

Бесцеремонно отодвинув его, рядом опускается еще один треснутый поднос.

– София, ты грустишь или над ответом думаешь? – Жесткие ладони настойчиво ложатся на мои плечи, неприятный затхлый запах парфюма ударяет в нос. Упираясь локтями, я изо всех сил отталкиваю Сашу и шарахаюсь к стене. Он отпускает меня – превращает произошедшее в шутку, но пустой взгляд на фоне веселой улыбочки пугает до мурашек.

– Не смешно! – шепчу я громко. – Держи при себе свои грабли!

– Или что? – натыкаюсь на ответ и в ужасе отступаю к выходу.

Сеня и Тимур гогочут вслед. Поправляя рюкзак, я демонстративно сваливаю из столовки, сворачиваю за угол, прислоняюсь затылком к стене и сжимаю кулаки.

Дела плохи – этот придурок намного сильнее физически, а я совсем не уверена, что смогу повлиять на него при помощи убеждений и разговоров по душам. И никакая прежняя дружба не поможет мне, когда он перейдет от игр к делу. Жаловаться бабушке бесполезно: если уж она до сих пор считает Горелова хорошим мальчиком, то Саша для нее – вообще ангел во плоти.

Меня трясет.

Оглядываюсь вокруг, картинки дня дрожат и расплываются: у раздевалки носится беспечная малышня, Наташа с подружками увлеченно рассматривает косметический каталог, хромая девочка из девятого светло улыбается кому-то и машет рукой. Проследив за ее взглядом, с удивлением замечаю, что машет она Егору. А он быстро кивает ей в ответ.

Спрятав руки в карманы, он проходит всего в двух шагах, но я не могу его окликнуть.

Отчаянное желание растормошить парня, заглянуть в невыносимо прекрасные глаза и убедиться, что и он ни о чем не забыл, растаскивает на части – я устала жить в опустевшей серой повседневности и прятаться от нее в ярких несбыточных снах.

Идея приходит быстро – разворачиваюсь на каблуках и топаю по паркету к кабинету химии. В нем пока никого нет, лишь из подсобки за доской раздается звон стекляшек: к предстоящему занятию учительница разбирает колбы, горелки и реактивы.

– Татьяна Евгеньевна, давайте я вам помогу! – кричу в сумрак подсобки, косясь на учительский стол и классный журнал, одиноко лежащий на нем.

– Спасибо, Соня, не нужно! – слышится из темных глубин, я крадусь к столу, забираю журнал и судорожно листаю его страницы.

И нахожу адрес Егора: Заводская, дом 3, квартира 10.

Со звонком я молниеносно оказываюсь в гардеробе, забираю пуховик, прячусь за тумбой с зеркалом и превращаюсь в слух. К счастью, Саша и его штурмовики, влезая в куртки, во всеуслышание планируют наведаться после школы к Тимуру, и Егор в их сегодняшние планы не входит.

Обмотавшись шарфом и набросив капюшон поверх шапки, я сбегаю с крыльца и пробираюсь к остановке общественного транспорта – гонимый встречным ветром снег мешает дышать и налипает на ресницы. Предчувствие праздника, того, что никогда не отмечают в моей семье, вселяет азарт и легкость.

Бабушка после работы займется репетиторством, и я не стану докладывать ей о своих делах. Она не беспокоится, учитывая, что все последние дни я провела в кровати, отвернувшись лицом к стене и растеряв всякий интерес к жизни.

Несколько остановок еду в воняющем выхлопами автобусе и, собрав остатки сил, выхожу на Заводской. Колени подкашиваются от волнения и страха: даже если я останусь живой, пройдя без сопровождения этими дворами, Егор точно убьет меня. Ну и пусть, жить так я тоже больше не в состоянии. У меня никого, кроме него, не осталось…

Снег закручивается вихрем, сдувает с головы капюшон, задувает за шиворот, глаза слезятся. Я петляю по припорошенным кучам мусора, перепрыгиваю через разрытые коммунальщиками траншеи, нарезаю круги вокруг двухэтажных бараков, но на них нет табличек с адресами.

Я узнаю дом Воробья и улыбаюсь, в ужасе пробегаю мимо стаи алкашей, благополучно расхожусь на тропинке с бродячей собакой и окончательно впадаю в отчаяние, но черная надпись «3» на желтой стене мгновенно поднимает настроение до затянутых белыми тучами небес.

Налегаю на деревянную разломанную дверь, отсчитываю номера квартир, поднимаюсь по прогнившим ступеням и останавливаюсь как вкопанная – второй этаж сплошь исписан нецензурными ругательствами, угрозами и проклятиями в адрес «Надьки – шлюхи» и ее «урода». Дверь, оббитая коричневым кожзаменителем, вся изрезана, прожжена спичками и заплевана. Вместо кнопки звонка зияет дыра.

Чтобы сдержать негодование, прикрываю ладонью рот: люди до сих пор специально приходят сюда, чтобы травить, пугать, не давать Егору и его маме спокойно жить, и подобная дикость давно считается нормой…

Я размахиваюсь и стучу по раскуроченному почтовому ящику.

В тишине за растерзанной дверью раздаются шаги, с щелчком замка в темном проеме возникает Егор и молча на меня пялится.