Стефан Грабинский - Рассказы

Довольный, он усмехнулся в тонкий смоляной ус.

— Тебе нравится? Вот и славно. И в самом деле, неплохое жильишко на лето.

Он говорил медленно, разморенный так же, как и я, зноем послеобеденной поры.

Я гостил у него вот уже неделю, посетив после многолетней разлуки. Рышард Норский был моим дальним родственником и школьным товарищем. По окончании лицея пути наши разошлись. Мы возобновили отношения уже в зрелые годы. Рышард тогда уже был вдовцом. Когда-то я знал его достаточно хорошо. Честолюбивый до безумия, в приступе ревности он мог быть ужасен. Помню, как однажды один из товарищей описал весну лучше него; он отвесил ему пощечину и в завязавшейся драке сильно его ранил.

Более всего Рышард стремился к литературной славе. Уже со школьной скамьи он грезил о популярности великого писателя. Имели ли эти его притязания какое-либо рациональное основание, я, как человек некомпетентный в данном вопросе, сказать не берусь. Вроде бы он и не был обделен талантом. Впрочем, я, поглощенный своими профессиональными обязанностями, не отслеживал его успехов на данном поприще. Лишь время от времени я слышал от знакомых, что он пишет и издается.

Затем он удачно и якобы счастливо женился.

Пани Роза Норская в свое время относилась к категории столичных красавиц; ее расположения искали самые видные молодые люди нашей страны. Покорил ли ее Рышард, или, быть может, она вышла за него по любви, неизвестно. Ходили слухи о связи, которая у нее была до замужества с неким молодым поэтом и будто бы даже приятелем Норского. Почему она предпочла другого, до сего дня остается для меня загадкой. Быть может, тот был излишне горд, чтобы взять в жены богатую Розу, в девичестве Вроцкую; быть может, она имела свои планы на его счет. Дела те мне неведомы и уже давно затканы паутиной прошлого. Говорят, она была женщиной эксцентричной и подверженной влиянию мимолетного настроения. Но все-таки стала женой Рышарда.

Ее богатое приданое позволило Норскому жить на широкую ногу, без забот.

Он много путешествовал, осень и зиму постоянно проводил на юге. Пани Роза, сделав его вдовцом, оставила ему сыночка Адася и огромное состояние.

Я отыскал его через пятнадцать лет мужчиной в расцвете сил, рослым и плотно сложенным. Я любил его и с удовольствием заехал к нему на длительное время. Нас связывало пристрастие к красоте и изысканному образу жизни, и хотя я имел слабое представление о его уме, это также меня к нему привлекало. Кроме того, он был моим однокашником и дальним родственником. Быть может, и что-то иное велело мне его посетить — то, чего я не могу выразить словами, какая-то сила, бессознательно притягивающая издалека, особый случай, не знаю…

Он поднес к сочным, пунцовым губам чашечку с черным кофе и, отпив половину, вынул из серебряной шкатулки свежую сигару.

— Куда запропастился Адась? — спросил я, вспоминая мальчика, который еще минуту назад шумно резвился около газона.

— Наверное, снова возле беседки. — И, поднявшись с кресла, строго окликнул сына.

Практически в тот же миг с боковой тропинки выскочил и остановился на ступенях террасы худощавый десятилетний мальчик со светлыми кудрями, ниспадающими на плечи. Грустные черные глаза ребенка с каким-то страхом остановились на лице отца.

— Ты где был?! Почему постоянно прячешься по углам?

— Папочка, я был в беседке, читал книгу.

— Почему ты вечно туда заглядываешь? Сколько уже раз я тебе говорил, чтобы ты играл здесь, на солнце? Ох и непослушный же ты, Адась.

Бледное нервное лицо мальчика омрачила тень обиды. Он тихо поцеловал руку отца и скрылся в глубине дома.

— Собственно, не понимаю, почему ты запрещаешь ему сидеть в беседке? — спросил я его после короткой паузы. — Ведь там так приятно, особенно при нынешней жаре.

— Я опасаюсь, чтобы именно там ему не было слишком холодно. В том углу, под стеной, очень сыро. А он, как тебе известно, к такому весьма восприимчив.

Он произнес это быстро, не глядя на меня, видимо, недовольный моим вмешательством. Заметив раздражение, я оставил его в покое и сменил тему разговора. Мы начали рассуждать о литературе, о ее новейших течениях и зарубежных веяниях. Рышард оживился и с воодушевлением посвятил меня в литературные явления последнего времени, не забыв при этом упомянуть и о себе. В конце концов он предложил мне послушать несколько его произведений. Я согласился с неподдельным удовольствием. Через минуту он вынес из комнаты связку рукописей и начал читать.

Это были стихи. По правде говоря, я не знаток, но когда-то много читал и достаточно глубоко чувствовал поэзию. Сочинения Рышарда произвели на меня неизгладимое впечатление. Форма была безупречной. Эталонные секстины [45] Секстина — (от лат. sex — «шесть») — шестистрочная строфа или шестистишие. Одна из твердых строфических форм в поэзии. ложились плавно, ритмично. Их суть была преимущественно идейной. Однако интересное дело: мне показалось, что подобные сюжеты я уже однажды где-то встречал.

Поэмы Рышарда как бы последовательно развивали откуда-то давно знакомые мне мотивы. Это было не то же самое, однако казалось будто бы стилистическим продолжением.

Хотелось бы надеяться, что так будет творить кто-то, кого я когда-то давно читал. Однако между этими двумя людьми существовала принципиальная разница: тот, чью фамилию я пока что не мог вспомнить, писал от сердца, и поэтому его лирика непроизвольно трогала; произведения же Рышарда сверкали, будто бриллиантовый клинок, холодным, леденяще-искрящимся блеском; от них веяло изысканным холодом. Это был совершенно иной человек. Но кем же был тот, второй?

Желание вспомнить было настолько сильн ым , что я невольно перестал внимательно слушать Рышарда и напряг всю свою память в поисках утраченной фамилии. Внезапно она вспыхнула на туманном экране прошлого алыми буквами: Станислав Прандота.

Да! Это он!

Явление этой фамилии из сумрака забытья потрясло меня до глубины души, наводя на мысль о его преждевременной смерти.

С Прандотой я познакомился когда-то лично, посредством Рышарда, с которым его связывали будто бы дружеские отношения. Утонченный, исполненный высокой культуры разум молодого человека изумлял меня уже тогда, и он подавал большие надежды. Он сумел причудливо соединить склонность к философской рефлексии с глубокой сердечной чувственностью, которая струилась из его глаз, подернутых тихой меланхолией.

В последний раз я видел его много лет назад у Рышарда, в день моего прощания с кузеном. Больше мы с ним не встретились ни разу в жизни. Через месяц он утонул во время шторма на «Ласточке» — пароходе, которым путешествовал к берегам Южной Америки. В списке пассажиров, оставленном капитаном судна в гавани, его фамилия была помещена в самом начале. Правда, как позже сообщали газеты, несколько особ не явились вовремя на палубу отправляющейся «Ласточки», однако их фамилии не приводились. Во всяком случае, с тех пор никто и никогда не видел Прандоты. Поэтому весьма правдоподобным, практически достоверным, было предположение о том, что он погиб в море во время шторма. То же единогласно твердили и все издания.