Raymond Abaddon - По ту сторону пламени

Кан и Тони укрепили барьеры вокруг квартиры и знака в подвале. Колдовство непрерывно вытягивает из них силы, отчего пущенные на пробу боевые заклятия лишь оцарапали асфальт — а раньше оставили бы глубокие раны. Проверив защитный контур на прочность, Наас нахмурился:

— Этого мало. И если вы оба умрете, чары погаснут.

— И что предлагаешь?

— Помощь.

Кан рассмеялся и скрестил руки на груди:

— Ты нестабилен. Если налажаешь с формулой, все развалится.

— О, да отвали! Сделаю отдельный слой! — шарахнул дверью рыжеволосый маг. Он же вывел поисковые чары на пятнистых от старости обоях в коридоре. Теперь я различаю их структуру: где скелет, где сухожилия, где плоть. Странные названия, но очень точные. Источник магии всегда телесен, почему бы и колдовству не быть таковым?

Если приложить пальцы к знаку, что нацелен на темных созданий, и вспомнить безмятежное, равнодушное к ползающим мухам лицо деда, можно увидеть, как линии темнеют и обрастают смещающимися знаками. Раньше мы могли сосчитать их.

Больше нет.

— Нам пора уходить, — сказала я Плутону в рассветных сумерках, когда птицы возвращались от тела погибшего монстра.

— Нет. Ты научилась выпускать свою силу, но не подавлять. Зажигать, но не гасить формулы. Мы на половине пути, — она запрокинула голову, наблюдая за стаей в облаках.

— Они… пришли за ней, — так сказал Наас.

— Они приходят за всеми. И за тобой придут.

— Я не понимаю, — тварь опустила полуночные глаза:

— Никто не понимает смерть. Быть может, птицы уносят наши души к солнцу, туда, где нет места тьме… Или они тоже знают: нет ничего хуже, чем умирать в одиночестве.

— Это глупо, — это всего лишь воробьи.

Плутон грустно оскалилась:

— Всем нужна вечность, в которую можно поверить. Даже таким, как мы.

Я раскрываю ладонь, прослеживаю ногтем слоистый рубец. Белесые полоски в центре красного утолщения рассказывают разные истории. Птицы кричали в кронах, надрывно и переливчато, когда я падала, когда не-падала с крыши. Носились сорванными листьями над могилой Тлалока. Сидели, замерев, среди ветвей, пока меня вели к схороненному в лабораториях знаку из черной плоти. Они приходили и раньше, когда я… убивала. Только я едва обращала внимание.

А они ждали.

Скрипят половицы. Кан. Пропах мятой: сигареты закончились, теперь Нинин брат пьет чай, чашку за чашкой цедит травяной отвар. Наас удачно пошутил на этот счет, но я не могу вспо…

— Вспоминать сложнее всего, верно? — парень кивает на почти готовый рисунок. — Чтобы заставить их работать.

Первые слова, обращенные ко мне после той драки. Предложение мира? Разминаю затекшие плечи:

— Что ты вспоминаешь? Ты маг воды. Значит, твоя сила замешана на грусти. Довольно просто.

— Просто? — прислоняется к косяку. После нападения твари, когда только Кановы испещренные знаками перчатки и сплетенная из удавки сеть спасли наши жизни, он не снимает их даже перед сном. Сейчас чешуйчатая цепь свернулась кольцами на поясе. Я против воли тру шрамы на предплечьях. В висках звенит зреющая мигрень. Кан поправляет кобуру под мышкой:

— В бою не до тоски, — теребит ремешок со знаком Университета на запястье. — Когда каждая секунда может стоить жизни, постоянно думаешь о… разном. Почему так медленно двигаешься. Что сзади. Кто и отчего кричит. Какое заклинание выбрать — побыстрее или помощнее? — показывает кружево чар с точками разрывов на ладони. А выглядит легко. Приложи палец в нужную, вспомни хоть какой печальный фильм и — вперед.

Значит, моя ранящая стихия все же имеет преимущества. Страх или ярость просыпаются легче иных чувств.

— Маги огня несколько веков держали власть над остальными, — Кан угадывает мои мысли. — Сражаться огненными чарами легче. Я бы тоже их использовал, но во мне всего шестнадцать процентов. Чтобы этого хватило, нужно себя до инфаркта довести, — криво ухмыляется.

У Айяки — семнадцать, но…

Носком ботинка растираю рисунок в туманный круг.

— Хайме… или Советник Гофолия сказали, что нас было больше.

— Да. Магов воды тоже. Наше время наступило сразу с окончанием Огненной эпохи. Теперь идет воздушный период, — у него порез на скуле лущится. Кан рассеянно отдирает кусочки корки. Повязки с плеча охотник давно снял, но еще прерывисто вздыхает по ночам, когда, поворачиваясь во сне, цепляет раны от игл. Сколько черточек появилось на стене со смерти паучьей твари? Нужно спросить у Айяки, она их оставляет.

Наас уже перестал хромать. Тони раньше всех оправился, хотя той ночью бился в лихорадке и рвал желчью. С отчетливой мукой размыкал веки, когда Айя тормошила, не давая заснуть. Глядел, не узнавая. Отросшие русые волосы облепили покрытый испариной лоб. Мы сидели у его кровати до рассвета, тогда Кан и выкурил свою последнюю пачку. Лишь к полудню жар спал, и Тони забылся тревожным сном.

А на закате, оставив заботу о парне Наасу, Айяка следом за мной переступила порог самого страшного места в своей памяти.

Чтобы научиться поджигать.

— Какое воспоминание ты выбираешь чаще всего? — боль в голове мерцает и собирается в точку над левой бровью. Вытянув уставшие ноги, прогибаюсь в пояснице. Очень личный вопрос, но Кан уже был со мной откровенен.

— Как я играю в футбол с друзьями, — садится рядом. — Летом на пляже. Пошел ливень. Мы насквозь промокли, но продолжали играть. Ничего особенного. Просто очень хороший был день. А на завтра мы должны были переезжать. Из-за Нины. Снова. Я знал, что больше никогда их не увижу. Это разбивало мне сердце. — Понимаю, — сейчас он кажется не грустным, а спокойным. Уютным — в белой рубашке с небрежно закатанными рукавами. Мягко улыбается прошлому. С таким Каном нестрашно вместе греться под жарким небом.

— А ты? Пробовала водные чары? Что у тебя за воспоминание?

— Я еще не нашла подходящего, — формулы с водой в скелете отказываются оживать под моими пальцами, чувство грусти рвется в горе потери и привычный страх.

— Неудивительно, — хмыкает охотник. — Семьдесят пять процентов. Ты рождена для гнева и страха. Сложнее воды для тебя только земля.

Счастье. Я видела отголосок его счастья в фотографии с рыжеволосой девушкой. Энид?

— Ох, — зажмуриваюсь. Больно.

— Что такое?

— Ничего. Мигрень.

— У нас есть таблетки.

— Я уже выпила две.

За грязными окнами магазина вспучивается пернатая туча. Нарастающий гомон волной несется прямо к нам. Кан вскакивает, вытаскивая пистолет:

— В дом!

Захлопнув дверь, стиснул зубы, замирает. Ищет в себе горе. Трогает одно за другим поисковые заклятья: люди. Ничего. Твари — не больше обычного. Существа и сущности — ни одной точки.

— Какого черта? — полуголый Наас выпадает из ванной и взвывает, врезавшись в тумбочку. Айяка, прижав к груди полотенце, застывает на пороге кухни.