Raymond Abaddon - По ту сторону пламени

— Ты защищалась, — вспоминаю ее давние слова.

— Нет, я… я отомстила. Я не смогла защититься.

Сжимаю пальцы:

— Это одно и то же.

Айяка качает головой.

— Нет. Нет. Я выбирала. Я не просто, я… я вдруг подумала, как… я знала, что могу. Раньше и потом ничего такого не было, но тогда я смотрела, как второй одевается, и решила. Что сначала сломается спина… я… — она закрывает лицо руками и глухо шепчет:

— Я только хотела посмотреть на витраж. Я не видела их, пока они не… никто не слышал. На пожар столько людей сбежалось, сразу же — целая толпа у входа… а минуту назад меня — никто не слышал.

— Мне… — жаль. Не то. — Тогда никто не услышал, но теперь ты рассказала мне. Ты что-то решила, поэтому пришла туда сегодня.

Девушка вытирает покрасневшие щеки:

— Да. Я хочу стать охотником. Хочу понять… это тьма спасла меня тогда. Возможно… — она облизывает губы, торопится сказать самое главное, — возможно, я сотворила тварь. Я видела движение, когда они уже… не двигались… Не знаю, я правда не знаю, но думаю…

— Рядом с ними все становится ярче и плотнее, — я разжимаю ладонь, показывая шрам, — отвратительно отчетливым.

Выдыхает:

— Да. Да. Я почувствовала это снова рядом с Плутоном. Твари отвратительны. Они как болезнь, которую не вылечить. Но та спасла меня, а значит — каждая из них родилась не зря. Они жестоки, непредсказуемы и хитры. Их нельзя оставлять на свободе, но и мучить в лабораториях бессмысленно. Что бы ученые не искали, они ищут не тем способом.

— А какой — тот? — давлюсь нервным смехом: слышала бы Плутон.

— Узнать их. Они создаются людьми и не должны сильно отличаться от нас. Теперь мы отмечены отпечатком. Нам нечего бояться. Мы сможем зайти так

далеко, как понадобится, чтобы научиться существовать вместе. Чтобы больше никто не страдал.

— Невозможно, — заглядываю во мрак колодца. Голос прыгает, отражаясь от стен. — Всегда кто-то страдает.

— Магия невозможна, — парирует она, по-детски шмыгает носом. Вздыхаю:

— Чего ты хочешь от меня?

— Научи меня защищаться.

— Я сама мало умею. И ты маг воздуха, не огня. Почему не попросишь Тони?

— Тони занимается со мной, но ничего не выходит. Я не могу сконцентрироваться, выбрать свою главную силу. Я постоянно вспоминаю… — Айяка морщится, словно от боли, — я все порчу. Я пыталась забыть, но не могу. И рассказать ему тоже, он будет смотреть на меня иначе, прямо как ты сейчас, — я не смотрю на нее. — Вот именно. Забудь про воздух. Я должна освоить огонь.

Она отталкивается от чугунного бока и обходит колодец по кругу, восстанавливая стену между нами.

— Я даже просила Плутона. Она отказала. Она разве не сказала тебе?

— Нет, — конечно, нет. С силой тру лоб.

— Я не выношу их. Тварей, — синие, широко раскрытые глаза полны сумеречного морока. — Поэтому хотела… препарировать. Заставить раскрыть все секреты — силой. Мне бы это понравилось.

— Наверняка, — чугун холодит ладони. — Твои страх и злость нашли бы выход.

— Именно. Я поняла это только здесь: дело не в тварях, во мне. Мне нужно препарировать себя, чтобы что-то исправить.

— Исправить не выйдет, — закусывает губу. Я почти не верю, что быстро выдыхаю: — Тебе придется проходить через это снова и снова, — в моей памяти маленькая я раз за разом шепчет: возьми, что хочешь, только уходи. Убей, но оставь меня жить.

Девушка грустно усмехается:

— Во мне сорок семь процентов воздуха, девятнадцать — воды и восемнадцать земли. Семнадцать огня, но тьма перевешивает все остальное. Я никогда не буду магом, пока не перестану бояться прошлого.

Переплетает пальцы, ежится. Твердо заканчивает:

— Ты мне тоже не нравишься. Но ты… что бы с тобой не случилось, оно все еще беспокоит тебя. Но ты научилась переступать и двигаться дальше, а я застряла.

— Почему ты решила, что я справляюсь лучше тебя? — обхожу ее, оставляя звезды и Плутонову вселенную позади.

— Ты пырнула Нааса ножом, — резко оборачиваюсь, а Айяка фыркает. Вдруг смеется, неожиданно громко и ломко среди мертвого города, давится хохотом:

— Я бы… так не смогла!

— Случайно! Я забыла про нож! Он первый начал… — но девушка трясет головой, вытирает набежавшие слезы:

— Знаю, знаю! — убирает прилипшие к щеке прядки, — ты понимаешь, о чем я.

Да. Будто сейчас и поняла:

— Я больше не сдерживаю свой страх, — прямо сейчас на мостовой — его осколки. Над нами в зыбком закатном небе с треском пролетают птицы. Я задираю голову к разбитому окну, когда раздается выстрел.

Замираем. Айина радужка напротив чернеет от волнения. Слушаем: птичий гомон нарастает. Выстрел. Еще.

— Тюрьма?! — срываюсь с места.

— Ближе! — точно, неясный рокот звучит будто бы за углом, грохот следом — четче: кварталы от нас. По стенам, выбивая штукатурку и окна, пробегает волна чешуйчатой дрожи. Закрываю лицо, кашляю, давлюсь пылью. Под ногами прыгает земля. Вспышка света за домами слева разгоняет синеющий воздух. Быстрее, быстрее! Я лечу, но улицы меняются до тошноты медленно. Поворот, серия выстрелов, рыжая арка — срежу через дворы. Айяка что-то кричит в спину, но ее голос перекрывает пронзительное до визга шипение. Звук вибрирует и захлебывается, после секундной тишины взрывается хрипом. В воротах на другой стороне двора клубится сажевыми хлопьями дым.

Задыхаюсь, нырнув в жирную черноту, едва успеваю отскочить — в сантиметре порывом ветра проносится металлическая сеть в вязи бликующих чар. Узорное полотно струится и ширится, а потом вдруг звонко схлопывается, как живое существо. Опутывает бьющийся комок блеклых суставчатых ног.

— Прочь! — рычит невидимый Кан. Прижимаюсь к решетке ворот, ловлю за руку и дергаю на себя судорожно кашляющую Айяку. Горло дерет и скручивает, но завеса уже редеет до серого, и я подаюсь вперед, забыв об осторожности. Связанная удавкой и заклинанием тварь надсадно стонет. Вихляя покрытым серыми пятнышками телом, рассыпает трескучие иглы-стрелы.

— Отвалите! Она стреляет! — хрипит Наас, заталкивает нас за забор. Я не отпускаю: он хромает, на джинсах — заплывшие кровью дыры.

— Она почти мертва! Останься! — маг рвется обратно, но Айяка тоже вцепляется в его куртку.

Из живота твари льется прозрачная жидкость, под брызгами пузырится асфальт. Опутанные серебром лапы вбиваются в землю в поисках опоры. Подламываются, с горьким хрустом расходятся на лучины. От них ползут трещинки, я чувствую вибрацию сквозь подошву ботинок. И природу создания — мертвую, давящую. Огромную.

Тварь хлюпает и затихает. Только игольчатая грива колышется с неровным дыханием. Кан осторожно подбирается к ней, застывает, наведя дрожащий пистолет на крючковатый, покрытый струпьями нарост. Лицо…